Загрузка...
Когда я слышу словосочетание «настоящий отец», в голове возникают две ассоциации. В первом случае почему-то вспоминается мрачное наследие тоталитарных режимов, когда придворные деятели искусств создавали много произведений на тему «отец всех народов», «вождь в окружении счастливых детей». Вся эта обширная «иконография» развешивалась на улицах и в стенах учреждений и обязательно включалась в детские книги и школьные учебники – чтобы у подрастающего поколения не возникало сомнений, кто в стране «главный отец».
Отец настоящий
Этот «главный отец» был всевидящим и вездесущим, суровым, но справедливым. Был он главным помощником и защитником, глаза у него были добрые, но в случае чего тяжелой рукой мог и по попе шлепнуть (или там в концлагерь отправить). Но послушным детям, которые чтут отца своего и соблюдают заповеди его, все эти строгости вроде как не грозили. (Или грозили? Тут уж пусть история рассудит…).
Свою «настоящесть» доказать «главному отцу» было легко – через применение власти. Можно было давать и отнимать, казнить и миловать, возвышать и низвергать. И чем сильнее власть меняла судьбы людей, тем больше они себя чувствовали беспомощными детьми, и тем больше надеялись на «доброго папу».
Отец ненастоящий
А вторая ассоциация довольно странная: если есть «настоящие отцы», значит, где-то должны быть отцы ненастоящие, фальшивые, поддельные? Интересно, а как выглядит фальшивый отец? Почему-то воображение рисует образ скользкого типа с бегающими глазами, который старательно пытается произвести хорошее впечатление на окружающих, но у него это плохо получается.
Это такой персонаж, который пытается выглядеть солидно, но в семейной иерархии он занимает место чуть ниже кота. Для своей жены, детей и прочих родственников он фактически «пустое место». Иногда он пытается «уважать себя заставить» (например, когда выпьет для храбрости), но впоследствии это оборачивается еще большим отчуждением и презрением со стороны близких.
Что общего между этими двумя ассоциациями?
Когда мы говорим про «настоящее/ненастоящее», в силу вступают социокультурные стереотипы и ожидания. В сфере человеческих отношений (и социально-политических, и межличностных) не существует незыблемых эталонов вроде «настоящий отец» (или «настоящий мужчина», «настоящая женщина», «хороший сын»). Содержание подобных понятий, с одной стороны, задается традициями, а с другой стороны, – индивидуальными ожиданиями тех, кто непосредственно включен в отношения.
В древних обществах правитель мог быть в буквальном смысле отцом для большинства своих соплеменников. А условия жизни были настолько трудными, что лишь авторитарный стиль руководства и «жесткий патернализм» гарантировали выживание. Так формировался архетип «отца-правителя», который был закреплен практически всеми религиями в качестве образца идеальной отцовской роли и в семейных отношениях.
Проще говоря, патриархальная модель семьи задает стандарт, согласно которому «настоящий отец» – это такой «царь», вождь, правитель для своего племени (жены и детей). Они должны ему полностью подчиняться, а взамен он обеспечивает их пищей и кровом, дает им защиту. Он устанавливает «законы», по которым живет семья, а в случае неповиновения имеет право наказывать ослушавшихся.
Но проблема в том, что мир изменился… Патриархальная модель семьи пока еще является самой распространенной в мире, но общество неуклонно движется в сторону равенства. В древности «настоящий отец» обеспечивал экономическую безопасность своих детей, но сейчас это вполне может сделать и работающая мать-одиночка. «Настоящий отец» обучал своих детей ремеслу, а сейчас это делает система образования. Кроме того, современное общество все сильнее вмешивается в институт семьи, защищая равные с мужчинами права женщин и отстаивая права ребенка.
Семья становится эгалитарной; это сотрудничество равных, а не дикое племя, где «сильный» вождь опекает «слабых» детей и женщин.
В свете современных тенденций роль «настоящего отца» задается не столько традициями, сколько ожиданиями, которые возникают и либо оправдываются, либо нет в отношениях между конкретными людьми. Эти ожидания берутся из нашего личного опыта (общение с нашим реальным отцом в прошлом), плюс собирательные поправки о том, что можно улучшить.
У разных людей (у мужа и у жены) образы «настоящего отца» обязательно будут отличаться. Это может приводить к ролевым конфликтам, которые разворачиваются по принципу: «Если ты не соответствуешь моим представлениям о настоящем отце, значит, ты не настоящий отец!».
Чем жестче каждый отстаивает свое видение, тем выше накал страстей, тем выше риск распада семьи, и тем меньше дети получают реального внимания и заботы со стороны отца.
Парадоксальным образом получается, что чем больше мужчина вовлечен в дискуссии о том, насколько он «настоящий отец», тем сильнее он выпадает из реальных коммуникаций со своими детьми. И тем самым становится для них «ненастоящим».
Возможно, саму идею «настоящего отцовства» следует оставить для изучения историкам, социологам и культурологам. Пусть они обобщают данные и выводят какие-то принципы и атрибуты «настоящего отца». А нам, мужчинам, надо просто жить: больше общаться со своими детьми, помогать им расти и развиваться, эмоционально поддерживать их, иметь с ними общие интересы и общие дела, разрешать быть самостоятельными и сильными. И делать все это спокойно и доброжелательно, без насилия и попыток продемонстрировать ребенку, «кто в доме главный». Возможно, это и будет «настоящим».
