Загрузка...
Вот что говорит об этом король хоррора Стивен Кинг: «Когда мы учились в школе, нам говорили, что, если смотреть на затмение солнца, то можно ослепнуть. Но если повернуться к солнцу спиной, взять листок бумаги, проделать в нем иголкой маленькое отверстие, взять белый картонный лист и спроецировать на него свет, проходящий через это отверстие, то можно наблюдать за затмением, стоя к нему спиной. И таким образом можно косвенно рассмотреть что-то, что ослепило бы нас, если бы мы смотрели на это прямо».
Проекция — самый базовый из психологических механизмов. Мы совсем не задумываемся, что, даже когда мы говорим «вкусное яблоко» или «красивое платье» — мы говорим не о внешних объектах, а о внутренних переживаниях. Самая распрекрасная картина в мире не тронет человека, у которого в душе ничего прекрасного не осталась. Красота в глазах смотрящего, а картина нужна лишь для того, чтоб эта красота могла отразиться, чтоб мы ее увидели.
СОН, ИЗМЕНИВШИЙ МИР
История жанра ужасов началась 250 лет, когда сэру Горацио Уолполу приснилась гигантская рыцарская перчатка, падающая с неба. Этот сон этот явился толчком к написанию «Замка Отранто» — романа, положившего начало готической литературной традиции, из которой потом вырос весь романтизм, фэнтези и научная фантастика, детектив, психологическая драма… да чуть ли не вся литература, какой мы ее знаем.
Приглашаем на живые онлайн-вебинары:
С нашей тенью то же самое: чтоб мы могли увидеть ее, нужно что-то снаружи, на что она могла бы упасть, в чем могла бы отразиться. Но в этом случае зеркало не должно быть слишком уж чистым.
«Истории — это зеркала, — пишет замечательный канадский автор Чарьльз Де Линт, — если зеркало потемнело и помутнело, на то может быть своя причина. Отполируй его — и может статься, что ты не захочешь признать за свое отражение то, что в нем увидишь». Такую ошибку иногда совершают молодые психологи, вываливая на клиента весь его «диагноз» на первом же сеансе. Клиент, услышав про латентную гомосексуальность или подавленный гнев на родителей, оскорбляется и хлопает дверью. Зеркало оказалось слишком отполированным.
Для того и нужны нам монстры — далекие от реальности, и в чем-то даже нелепые темные зеркала, которые подводят нас к знанию о себе, неспешно и исподволь; с помощью символов (а значит ниже радара рациональности). Нет причин для обороны, — говорят они, — эта история вообще не о тебе: жила-была одна тетя…
Пользуясь архетипами и языком символов, фэнтези придает наглядность мучающим читателя конфликтам и ситуациям, которые невозможно облечь в слова, а стало быть, объяснить или проанализировать… Возникшие в далекой древности образы говорят с нами на современном языке, хотя мы и не всегда способны осознать заключенный в них смысл. Как и сны, они тают, а их суть ускользает от нас, но, проснувшись, мы по-новому ощущаем реальность. Они трогают нас, даже если – а может быть, и потому что – мы не понимаем их до конца. Они двойственны, половина на свету, половина в тени, но именно темная сторона действует сильнее всего.
Собравший множество жанровых премий прошлогодний фильм «Бабадук» во многом именно об этом. Жила была одна тетя, которая всем всегда улыбалась и совсем не думала о внезапно и трагически умершем муже и совсем не злилась и не раздражалась на своего неуемного гиперактивного ребенка, хотя он не давал ей спать по ночам, постоянно создавал проблемы и, кроме того, был живым напоминанием о произошедшей трагедии. И она совсем-совсем не хотела, чтобы лучше этот маленький гаденыш погиб тогда, а ее муж остался жив. И так она сильно об этом не думала и не хотела, что, чтоб она смогла признать эти эмоции и найти способ жить дальше, понадобился черный когтистый монстр.
Юнг утверждал, что ни уничтожить ни полностью интегрировать тень в сознание невозможно (может поэтому, а не только ради «крючка» для сиквела, больше половины хорроров заканчивается намеком на то, что побежденный монстр жив и вполне может вернуться), тень можно лишь признать и научиться жить с ней. А отрицание лишь делает ее, как и Бабадука в фильме, только сильнее и опасней.
История ужасов
Карл Юнг писал, что «придерживаться сознательной и рациональной стороны предпочтительно во всех случаях. Это защита, без которой вы потеряетесь в неведомых морях… Но так же верно, что жизнь не только рациональна. До некоторой степени следует держать чувства открытыми для нерациональных аспектов существования.» В истории были как времена почти тотального господства иррационального, так и эпохи, когда дверь для него оказывалась практически закрытой. Как это было, например, в эпоху Просвещения.
К середине восемнадцатого века сверхъестественное практически исчезло из литературы и поэзии, рациональная картина мира, которую предлагала новая наука, господствовала тогда и в искусстве. И сэр Горацио бросил ей вызов.
Сделал он это весьма хитро — отнеся действие в «готическое» (варварское) средневековье Уолпол заявил, что поскольку «вера во всякого рода необычайности была настолько устойчива в те мрачные и непросвещенные века, что любой сочинитель, избегающий упоминания о них, уклонился бы от правды в изображении нравов эпохи. Он не обязан сам верить в них, но должен представлять своих персонажей исполненными такой веры». Так Уолпол предлагает читателям проделать фокус, который Кольридж через 50 лет назовет «приостановкой неверия» — не отказываясь от рациональности, снова приоткрыть иррациональному дверь, дабы «придать прелесть новизны повседневному и возбудить чувства, аналогичные восприятию сверхъестественного, пробуждая сознание от летаргии обыденности и направляя его на восприятие красоты и чудес мира, лежащего перед нами».
Готический роман (и возникшее за ним фентези, поджанром которого является хоррор) как бы говорит: «да, на самом деле такого не бывает, но давайте на секунду представим…». А потом, усыпив нашу бдительность подобным зачином, автор может беспрепятственно строить свой лабиринт темных зеркал. Мы не станем ему мешать, история-то ведь не о нас…
