Прощание с тенью. Когда исчезнет боль?

Откровенно говоря, то, что несчастье ближе, чем нам думается, понятно – а потому так сложно успокоить, поддержать или хотя бы немного отвлечь человека, попавшего в беду. Хочется позвонить, но мешают мысли о том, будет ли звонок уместен; даже если вы настолько крепки духом, чтобы часами вести душеспасительные (или душераздирающие?) беседы о карме, обустройстве того света, несправедливости этого, – вы не сможете ответить на главный вопрос собеседника. На самом деле невротическое «За что?!» звучит в основном на публику. Волнует другое: как с этим жить?

«Три года назад я потеряла дочь, – пишет Елена, – она мой единственный ребенок. Думаю о ней все время, виню себя, считаю, что я кармически наказана. Стараюсь об этом не говорить – люди пугаются или не знают, как реагировать. Но говорить о ней хочется – для меня это единственная возможность быть матерью».

«Когда с нашими близкими или друзьями случается горе, мы сами попадаем в тяжелую ситуацию, – говорит клинический психолог Инна Хамитова, – и, к большому сожалению, часто наша помощь не только не приносит пользы, но приводит к противоположному результату. Ведь ранить человека в этих обстоятельствах очень легко».

«Сопереживать тому, кто рядом, а не погружаться в себя – совсем непросто. Ведь в этот момент “поднимают голову” наши собственные экзистенциальные страхи, – замечает психолог, сотрудник Института практической психологии и психоанализа Люси Микаэлян. – Осознание хрупкости и непредсказуемости жизни выходит на передний план. Начинаешь думать: “Я бы такого не вынесла” или “Что бы я сделала, если б со мной случилось подобное?” Но мы можем помочь, если искренне готовы впустить в себя хаос чужих чувств, сильных, противоречивых и не всегда социально одобряемых. Когда наше сердце открыто, что говорить и что делать – дело техники».

ЕСЛИ НАСТУПИТ ЗАВТРА

«С тех пор как я потеряла мужа, жизнь утратила всякий смысл, – признается Галина, – я как робот встаю по утрам, вечером ложусь спать со снотворным. Мой муж был добрейший человек, он даже покупал еду бродячим животным, мог отвезти сбитую машиной собаку в ветлечебницу, мы всем желали только достойной жизни – всем! И вдруг подкралась такая беда. Как дальше быть?» Известно, что травма – событие, которое меняет привычный ход жизни. То, что раньше доставляло удовольствие, теперь лишь ноет фантомной болью. Те, кто входили в ближайший круг, оказываются «дальними». Меняется и сама картина мира: три основных ее составляющих – мир благожелателен и предсказуем, я привлекателен – рушатся на корню. Какой же я хозяин своей судьбы, когда она преподнесла такое? Что во мне может нравиться, когда я все время жалуюсь и плачу?

Не менее значимый аспект – житейский: ушедший, будь он добытчик, глава семьи, всеобщая «жилетка» или даже «козел отпущения», занимал свое место в семейном микромире, делил с домочадцами радости и горести, вносил свой вклад в быт. Все это исчезло вместе с ним, и создавшаяся пустота должна быть заполнена. Но как?

«Теперь мне приходится все делать самой, договариваться с электриками-сантехниками, платить по счетам, ходить по учреждениям и одной воспитывать сына, – пишет Марина, – у меня все выходит из рук вон плохо, ведь раньше этим занимался муж».

Нередко горе приводит к социальному регрессу. Человек чувствует, что он беспомощен как ребенок, неспособен справляться с трудностями. Попытка разом взвалить на себя воз может оказаться неудачной, от этого самооценка страдает еще больше. Особенно трудно приходится тем, чьи близкие придерживались принципа «за мной как за каменой стеной».

Еще одна особенность переживания горя в его непостижимой тяжести, безмерности, непоправимости: по наблюдению семейного психотерапевта, автора курса «Психология утраты и травмы» в Институте практической психологии и психоанализа Варвары Сидоровой, одна из основных задач терапевтической работы в этом случае – помочь разобраться, чего именно лишился человек. «Потеря мужа, к примеру, может означать потерю сексуального партнера, компаньона, финансиста, духовника. Ласковое слово, взгляд, голос, прикосновение – да, это невосполнимо. Но очень многое из того, что делалось для вас и что давало чувство защищенности, можно постепенно научиться делать самостоятельно. Одна моя клиентка после смерти матери, с которой она находилась в очень тесной эмоциональной связи, долго чувствовала себя покинутой и никому не нужной, а потом стала рассуждать: что именно ушло из моей жизни вместе с мамой? Казалось бы, все! Но я могу научиться шить, могу научиться готовить, могу попытаться создать себе комфортные условия. Часто у человека вырабатываются новые способы преодоления препятствий, перед ним открываются новые возможности, так что постепенно потеря “переформатируется” в нечто, имеющее и позитивный смысл. В конце концов моя клиентка однажды сказала: “Мама умерла, и теперь я начала жить. Она не позволяла мне стать взрослой, а теперь я могу строить свою жизнь как мне хочется. Мне это даже нравится”».

ВРЕМЯ ЛЕЧИТ?

Часть психологов описывает горе как череду последовательно сменяющих друг друга стадий (у разных авторов их число варьируются от четырех до семи), которые, впрочем, не имеют четких границ и иногда «дают рецидивы», когда раны должны бы уже затянуться. Наиболее опасные в плане «застревания» – это стадия отрицания и стадия острого переживания боли. Первая из них «стирает из памяти» сам факт потери, заставляя машинально набирать знакомый номер, искать лицо в толпе, надеяться на неожиданную встречу или чудо. Другая потенциальная точка невозврата, отмеченная периодом наибольших душевных страданий, характеризуется необыкновенной поглощенностью образом ушедшего, его идеализацией (у некоторых авторов она называется «мумификацией»), чувством вины, агрессии или равнодушием к окружающему миру. Скорбящий оказывается в «двойном бытии», где за тканью яви постоянно ощущается другое существование.

«На первых порах чувство, будто бы ничего не случилось, – обычное явление, – поясня ет Варвара Сидорова, – подобно тому как потерявшийся ребенок ищет мать, человек пытается “войти в контакт” с умершим, ощущает присутствие его души в доме, обознавшись, видит его среди прохожих, планируя перемены, например перестановку мебели, учитывает его мнение. Совершая эти действия, в норме человек спохватывается: “Что я делаю, ведь его нет!” Источником патологической реакции на горе может быть не поведение “автоматического поиска”, а упорное нежелание смириться с произошедшим. Тогда “работа” горя блокируется на самых ранних этапах. Подобного рода отрицание может принимать разные формы. Как правило, это неприятие либо факта потери, либо ее значимости, либо необратимости».

Триггером патологического горевания на стадии острой боли может стать так называемая мумификация. Например, родители сохраняют комнаты детей в том виде, как это было при их жизни; овдовевшие супруги видят «продолжение» ушедшей половины в детях и внуках («вылитый дедушка!»). Если это ненадолго – ничего страшного; хуже, если это затягивается на месяцы и годы. Другой способ ухода от реальности – отрицание значимости потери. В этом случае говорят: «Мы не были близки», «он был плохим мужем», «я о нем не скучаю». Те, кто выказывает такое деланое пренебрежение, также относятся к группе риска.

Вообще всякое «охранительное» поведение имеет свои причины: это может быть страх перед тяжелыми чувствами, внутренний запрет на открытое проявление эмоций (слезы, отчаяние) – все очень индивидуально. Важно другое: «отсроченная» боль переживается труднее. Тот, кто избегает горя, в результате ломается, впадает в депрессию.

НА ПУТИ К СЕБЕ

По мнению психолога Инны Хамитовой, процесс переживания утраты – универсален и не зависит от того, что именно утратил человек. Значимость утраты определяет лишь то, насколько интенсивны и продолжительны будут переживания. «Например, в случае тяжелой болезни человек теряет образ ожидаемого будущего; при потере работы и привычного социального статуса – образ желаемого “я”; при потере любимого и близкого человека – и то, и другое сразу, и, конечно же, это становится более значимым потрясением, – говорит она. – Однако в любом случае здесь мы сталкиваемся с одним и тем же процессом – посттравматическим стрессовым расстройством, – который, при всей его мучительности, направлен на излечение, освобождение от страданий».

Чтобы не нести боль через всю жизнь, ее нужно признать, прожить и «проработать». Согласно концепции профессора психологии Гарвардского университета Уильяма Уорде на, облегчить переживание горя можно, рассматривая его не по стадиям, а через четыре задачи, которые оно помогает решить. Во многом задачи схожи с теми, какие решает ребенок, взрослея и отдаляясь от матери.

Приятие горя как такового

«Очевидно, что невозможно начать “прорабатывать” потерю до тех пор, пока мы боимся посмотреть в лицо реальности, – подчеркивает Варвара Сидорова. – На этом этапе очень важно прочувствовать свою боль. К сожалению, выполнение этой задачи часто осложняется окружающими. Испытывая дискомфорт, люди не знают, что с этим делать, и начинают давать советы вроде “Не убивайся ты так!” или “Все проходит!”. Если следовать всем этим советам, эмоции заблокируются, не давая процессу переживания прийти к своему логическому завершению».

Устроение памяти

Боль от потери присутствует всегда. Но иногда она ощущается как апатия, усталость и опустошенность. После травмы часто нарушается контакт не только с внешней реальностью, но и с собственной эмоциональной сферой: «Ничего не чувствую, даже странно», «Думал, не смогу с этим жить, а тут – ничего». Скрываться от печали, уходя с головой в работу, разъезды по всему свету, общение с первыми встречными на этом этапе опасно: так вы лишь «отсрочите» боль и депрессию. По наблюдению психотерапевта, доктора психологических наук Федора Василюка, горе – это больше чем чувство, это «антропологический феномен, ведь ни одно самое разумное животное не хоронит своих собратьев. Хоронить – это не отбрасывать, а прятать и сохранять. И на психологическом уровне главные акты мистерии горя – не отрыв энергии от утраченного объекта, а устроение образа этого объекта для сохранения в памяти. Человеческое горе не деструктивно (забыть, оторвать, отделиться), а конструктивно, оно призвано творить память».

Продолжение жизни

У людей, потерявших близких, нередко присутствует чувство потери своего «я», особенно у тех, кто привык считать, что он живет ради детей или «в первую очередь я жена». Схожие чувства переживают и целые семьи, привыкшие жить в парадигме надежд и страданий во время борьбы с болезнью близкого человека. До трагической развязки такое положение вещей казалось естественным, даже облагораживающим. Но после кончины больного надо как-то возвращаться к обычным заботам – и именно это вдруг оказывается труднее всего: ведь выходить в мир приходится уже не в образе глубоко измученного подвижника, почти вознесенного скорбью к сонму «мирских святых», а таким, как все, – в меру прагматиком, старательным оптимистом, не чуждым житейских радостей и мелочей. Все это непросто. Но надо пытаться.

Право на любовь

Решение последней задачи, по Уордену, не предполагает «новой жизни с чистого листа». Чувства к тому, кого мы любили, никуда не уйдут и никогда не померкнут, но это не запрещает нам завязывать новые отношения и продолжать жить. В какой именно момент можно считать, что траур завершился, сказать сложно. Таким финальным аккордом можно считать способность человека вновь обращать бoльшую часть эмоций не к ушедшему, а к новым впечатлениям и событиям. «Работа» горя завершена, когда мы понимаем, что вновь способны вести нормальную жизнь.