Николай Гоголь. Пророк Абсурда

Мало кому из писателей (разве что Федору Достоевскому) отечественные врачи и психиатры уделяли больше внимания, чем Николаю Гоголю. Как могла развиться гениальная литературная одаренность у отстающего ученика, которого с горем пополам «вытягивали» специально нанятые репетиторы?

АВАНГАРДИСТ И РЕВОЛЮЦИОНЕР

Владимир Набоков говорил, что «Гоголь – самый необычный поэт и прозаик, каких когда-либо рождала Россия». В русской литературе XIX века Гоголь, несомненно, был первым, кто вывел бессмыслицу и алогизм на уровень литературных приемов.

Литературоведы прослеживают преемственную связь алогизма Гоголя c творчеством таких выдающихся фигур русского модернизма, как Андрей Белый, Алексей Крученых, Велимир Хлебников, Даниил Хармс. Поэтому проявления алогизма в произведениях Гоголя могут расцениваться как «предшественники экспериментов в авангардном искусстве и литературе 1910-х и 1920-х годов».

Набоков продолжает: «Абсурд был люби¬мой музой Гоголя, но, когда я употребляю термин “абсурд”, я не имею в виду ни причудливое, ни комическое. У абсурдного столько же оттенков и степеней, сколько у трагического, – более того, у Гоголя оно граничит с трагическим». Достаточно вспомнить хотя бы абсурдность поведения Акакия Акакиевича Башмачкина.

А Василий Розанов квалифицирует Гоголя как невольного пособника будущих – через семьдесят лет! – революционеров. Почему? «Гоголь дал право каждому русскому хохотать над Россией. Не призыв и что-то горячее… не молния и гром: а именно “формальное дозволение”; как – растворил дверь смеху… И смех “не заставил себя ждать”», – пишет Розанов.

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ «ГАДОСТЕЙ»

Страсть к сочинительству пробудилась у Гоголя чуть ли не с первых дней поступления в гимназию. Первые его произведения можно отнести к комедийным и сказочным. Вот как писатель объяснял их мажорную тональность в своей «Авторской исповеди»: «Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих… заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать».

По поводу происхождения своих персонажей Гоголь писал: «…во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке. Бог дал мне многостороннюю природу… я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью».

Если из двенадцати творческих лет вычесть ежегодные многомесячные депрессии Гоголя, которые протекали с утратой работоспособности, то простой арифметический подсчет покажет, что в периоды творческого подъема писатель должен был работать с маниакальной интенсивностью.

Гоголь интуитивно понимал, насколько болезненные переживания необходимы ему для творчества. Он писал, что болезнь помогала ему и «положила свою печать» на все творчество. Душевная болезнь, то ли сон, то ли бредовое состояние, то ли действительность – всему этому Гоголь уделил большое место в своих произведениях («Страшная месть», «Портрет», «Невский проспект», «Нос», «Записки сумасшедшего», «Вий», «Шинель» и других). Поэтому современные психиатры делают заключительный аккорд: «Без шизофренической расщепленности не было бы гения Гоголя…»

Ситуация парадоксальна – вряд ли мы услышали бы о Гоголе, если бы его в свое время основательно «подлечили» современными психотропными препаратами. Не было бы ни «Ночи перед Рождеством», ни «Вия». Был бы спокойно живущий обыватель, пописывавший статейки в петербургские газеты.

«БЕШЕНЫЙ» ИЛИ ШИЗОФРЕНИК?

В раннем возрасте Гоголь отличался болезненностью и до трех лет практически не говорил. Но вскоре развитие вошло в свою колею: читать и писать он научился самостоятельно. А поступив в Нежинскую гимназию, стал излишне активным. В ведомости за февраль 1824 года по поведению у него поставлена единица «за неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение».

Вероятно, трудность сосредоточения (по-современному – «синдром гиперактивности и нарушенного внимания») мешала его успеваемости, так как учился будущий писатель плохо, ему постоянно требовались дополнительные занятия. Поэтому неудивительно, что учителя гимназии позднее были поражены его всероссийской литературной славой. Ведь Гоголя называли «посредственностью», он твердо не знал даже «спряжений глаголов ни на одном языке». Последнее обстоятельство – неуспеваемость именно по языкам – особенно удивительна, если учесть гениальный стиль писателя.

В 1825 году, пытаясь избежать наказания розгами за какие-то шалости, Николай притворился «бешеным». Пришлось позвать четырех служащих, которым приказали взять Гоголя и отнести его в особое отделение больницы. Там он пробыл два месяца(!), разыгрывая роль «бешеного». Но любой психиатр скажет, что симулировать «бешенство» или иное психомоторное возбуждение так долго еще никому не удавалось. Чаще симулируются симптомы «тихого помешательства» или единичный «эпилептический припадок». Так что же произошло с будущим писателем?

По описанию произошедший эпизод похож на истерический припадок или на состояние суженного сознания, что тоже не укладывается в такой длительный срок. Возможно, это был приступ шизоаффективнония, сочетающего в себе симптомы шизофрении и маниакально-депрессивного психоза), который положил начало нескончаемой череде приступов болезни, сведшей Гоголя в могилу.

Это предположение подтверждает и тот факт, что в том же 1825 году Гоголь вернулся в гимназию после каникул совершенно неузнаваемым, с полярно противоположным характером. Так что это мог быть и приступ шизофрении, после которого личность больного, как правило, приобретает новые, несвойственные ему ранее черты.

Дурашливость сменилась малопонятной застенчивостью и молчаливостью. Особенно бросалась в глаза, как принято выражаться в настоящее время, запущенность внешности. Воспоминания товарищей носят почти издевательский тон: «Растрепанность головы Гоголя вошла у нас в общую насмешку… Благодаря его неряшливости, мы все брезговали подавать ему руки при встрече в классах. Да и он сам, замечая это, не искал от нас доброго приветствия, стараясь всегда не замечать никого из нас. Он вечно оставался один. В конце концов мы даже перестали брать в руки и те книги в библиотеке, которые он держал в руках, боясь заразиться какой-нибудь нечистью». Это типичное описание больного шизофренией.

А У ВАС ПАРИК СЪЕХАЛ!

Постепенно у писателя стали возникать идеи величия, которые являются одним из признаков паранойи. К 1828 году убеждение в своем высоком призвании в душе Гоголя окрепло настолько, что он твердо решил покинуть Малороссию, где его «не оценили», и ехать в Петербург.

Бедный, некрасивый, неловкий, болезненный, закончивший гимназию далеко не блестяще, не знающий иностранных языков, не обладающий никакими талантами мелкий дворянин – казалось, ни одного шанса на успех в жизни. Так оно и случилось бы, не сойдись в одной точке «гениальность и помешательство».

В Петербурге Гоголь сбрил волосы и носил парик, из-под которого иногда высовывалась подложенная под парик вата. Костюм Гоголя представлял собой смесь щегольства и неряшливости. По меткому замечанию Дмитрия Сергеевича Мережковского, «у Гоголя даже в этой мелочи, в неумении одеваться, обнаруживается основная черта всей его личности – дисгармония, противоречие». Он все время старался привлечь к себе внимание, но его нелепая манера одеваться производила отталкивающее впечатление.

В 1831–1832 годах началась писательская деятельность (опубликованы «Вечера на хуторе близ Диканьки»), которая быстро принесла автору славу. В 1834–1835 годах его назначили на должность адъюнкт-профессора кафедры всеобщей истории в Петербургском университете.

В письме академику Михаилу Петровичу Погодину, написанном в январе 1834 года, Гоголь восклицал: «Ух, брат! Сколько приходит ко мне мыслей теперь! Да каких крупных! Полных, свежих! Мне кажется, что сделаю кое-что необщее во всеобщей истории».

Не из такого ли настроения родился через два года образ Хлестакова?

НЕКРОФИЛИЯ ВМЕСТО СЕКСА

Считают, что у Гоголя за всю жизнь не было никаких связей с женщинами. Он никогда не любил, «не знал, что такое любовь», поэтому в его произведениях это романтическое чувство играло самую незначительную роль. Он слишком плохо знал психологию женщин, чтобы реалистично изображать их в произведениях.

Предполагают, что половое влечение писатель удовлетворял мастурбацией, а также всевозможными эротическими переживаниями, например любил рассказывать скабрезные анекдоты, испытывая при этом явное удовольствие.

Сохранилось письменное свидетельство врача Алексея Тарасенкова, который находился рядом с Гоголем в его последние дни. Врач пишет: «Сношений с женщинами он давно не имел и сам признавался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия». И это легко объяснимо. Шизофреноподобные нарушения личности не могут не затронуть сексуальную сферу.

Философ Василий Розанов писал: «Он, бесспорно, “не знал женщины”, то есть у него не было физиологического аппетита к ней. Что же было? Поразительна яркость кисти везде, где он говорит о покойниках. “Красавица (колдунья) в гробу” – как сейчас видишь. “Мертвецы, поднимающиеся из могил”, – которых видят Бурульбаш с Катериною, проезжая на лодке мимо кладбища, – поразительны. Утопленница Ганна, колдунья – прекрасны и индивидуально интересны… Поразительно, что ни одного мужского покойника он не описал, точно мужчины не умирают. Он вывел целый пансион покойниц, – и не старух (ни одной), а все молоденьких и хорошеньких». Этот факт говорит о некрофильных тенденциях, свойственных писателю.

НЕПРИЗНАННЫЙ ПРОРОК

Возбужденное гипоманиакальное состояние, способствующее в большинстве случаев творчеству, меньше всего подходит для систематической преподавательской работы. Психическая неустойчивость не давала возможности Николаю Гоголю готовиться к лекциям, к тому же в таком состоянии он при всем желании «не мог быть скромным и любезным по отношению к простым смертным».

И преподавателям, и студентам вскоре стало ясно, что «Гоголь ничего не смыслит в истории». Боясь студенческих протестов и возмущений, ставший уже знаменитым писатель был уволен «ввиду полной неспособности». Но отстранение от службы ничуть не поколебало болезненной самоуверенности Гоголя.

В 1836 году он покидал Россию, чувствуя себя непризнанным пророком. Бредовые переживания становились все сильнее. В нем развивалась мания преследования, ему казалось, что «враги» хотят его погубить, «ославив бунтовщиком», который «подрывает государственную машину».

Наличие таланта у Гоголя ни у кого не вызывало сомнений, но его заносчивость, самонадеянность и «самопоклонение» бросали неприятную тень на его характер, которую он и не думал скрывать. Писатель признавался в одном из писем: «(у меня уже давно все мое состояние – самый крохотный чемодан и четыре пары белья)… Живу сегодня у одного, завтра у другого. Приеду к вам и проживу у вас, не заплатя вам за это ни копейки». Сергей Аксаков в письме к сыну написал знаменательную фразу: «…поистине я не знаю ни одного человека, который бы любил Гоголя».

Гипоманиакальные состояния сменялись депрессивными. В последние месяцы Гоголь начал сторониться общества малознакомых людей. Обыкновенно разговорчивый, веселый и остроумный, он «съеживался, стушевывался, забивался в угол, как только появлялся кто-нибудь посторонний, и посматривал из своего угла серьезными, как будто недовольными глазами». В таком состоянии тяжелейшей депрессии Николай Гоголь и скончался.