Принц и чудовище. Грани таланта Николая Цискаридзе

Николая Цискаридзе преследуют неудачи на пике артистической карьеры. Разрыв сухожилий колена на репетиции «Клавиго» в Париже, осложнения после операции… Почти нескрываемый вздох облегчения коллег по цеху — в девяти из десяти подобных случаев отнимают ногу. Потом долгое мучительное восстановление и вновь обвинения в адрес Николая. Например, ему вменяют высокомерие, холодность по отношению к поклонникам.

А всегда ли почитатели его таланта проявляют такт? Вы часто встречаете звезд такого уровня в буфете, фойе во время антракта? Нередкая картина, когда восторженные девицы, интеллигентные старушки и типичные библиотекари навязчиво суют помятые программки для заветного росчерка, при этом ставя артиста в неловкую ситуацию. А он краснеет перед своими неузнанными, но от этого не менее уважаемыми, как правило, далеко не случайными спутницами. Он более узнаваем в силу своей открытости, светскости. Цискаридзе – желанный гость телевизионной передачи. «Точно такая же профессия, как другие, но публичная», — любила говаривать его мама. Да и служащие Большого театра отмечают всегдашнюю приветливость Николая, не говоря об уважении к наставникам, учителям, — влияние южных корней, чуткость или просто хорошее воспитание и благодарность?

«Мне не нужен сын, стоящий у задника с алебастром», — мама, которая, посвятила себя сыну, вправе требовать от него премьерства в главном театре страны.

Дескать, не стесняется признаваться в том, что может слетать в Париж ради премьеры «Волшебной флейты» Моцарта.

Для балетоманов это не довод. Именно Парижская национальная опера. Зато 31 декабря в свой день рождения вечером танцует партию Щелкунчика, и так пятнадцать лет подряд. А перед каждым выступлением — церковь Святителя Николая на Хамовническом Валу. Пусть уже не коммуналка на Фрунзенской набережной, зато кот у него самый что ни есть обычный, дворовый.

Вдобавок бешеное трудолюбие и работоспособность. Вот почему он на сцене, а не передвигается на инвалидной коляске.

ПСИХОЛОГИЯ: В отличие от других звезд балета вы часто бываете на театральных премьерах…

НИКОЛАЙ ЦИСКАРИДЗЕ: Я существую отдельно от всех остальных, это они балетные. Не то чтобы я позиционирую себя отдельно, это было бы неправильно. Я другой, понимаете? Меня растили для жизни, не для театра, а уж тем более не для балета. Никто не знал, что так сложится, но так случилось. Я жил и жил, ни на кого не равнялся. Нехорошо говорить о своих коллегах плохо, но они немножко другие люди. Я очень часто их не понимаю, они не понимают меня, с детства. Все дело, наверное, даже не в воспитании, а в формировании личности, в тех людях, которые повлияли на мое мировоззрение. Для своего возраста я — уже состоявшийся артист, в отличие от многих драматических. Чтобы развиваться, мне нужны эмоции, необходимо чем-то восхищаться, поэтому я дружу с театром.

П.: Вы танцуете партию принца в «Баядерке», «Лебедином озере», «Жизели», в жизни тоже играете роль принца?

Н.Ц.: У меня на сцене почти всегда был один психотип — принцы, графы, короли. Мне хотелось вырваться из своего амплуа, поэтому появилась партия Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери». Германн в «Пиковой драме» — роль, подаренная судьбой. Другое дело, что в жизни, даже мало-мальски прилично одетый, благодаря природным данным и балетному прошлому затмеваю любого. Умею в хорошей одежде сидеть, ходить, лежать. Когда сижу за столом в костюме и веду беседу, то это выглядит естественно. Я не чавкаю, не открываю рот и так далее — научить этому взрослого человека нельзя. Это впитываешь с детства, никто дома у нас не чавкал, не копался в носу рукой. Ну не видел я этого, правда!

Вообще у каждого народа — свои ярко выраженные национальные черты характера.

Так, однажды мама меня везла к моей няне-украинке, и по дороге я увидел драку двух женщин, помню, что меня это поразило. Так няня мне рассказала, что если это были армянки, то они дрались за деньги, если грузинки — значит, мужика не поделили, ну а если русские, то — пьяницы. С возрастом я понял, что это фантастически точно. Грузинку выведет из себя исключительно, когда у нее уводят мужика, армянку — финансовый вопрос, а русские будут драться только по пьяни. И это правда.

П.: Закулисные интриги, козни — обязательная часть театрального мира?

Н.Ц.: Мне завидовали с первого дня. Сначала было обидно, а потом я понял, что когда перестанут, то это будет трагедия — значит, нечему уже завидовать. Без интриг это уже не театр. Балет обнажает все отрицательные человеческие качества только потому, что короток век танцора, в двадцать три года ты должен быть крупной звездой, в тридцать — «мега», дальше ты можешь жить на этом уровне, который наработал, но выше пойти уже нельзя, если только лететь вниз.

Как только я понимаю, что начинаю завидовать, то я сразу же начинаю расстраиваться, что совершаю такой жуткий грех. В театре «дружу» только за Цискаридзе, все остальные интриги мне абсолютно безразличны.

Меня многие могут обвинить в гордыне. Я знаю, чего я стою. Мой статус — один из главных персонажей главного театра страны и одного из самых главных театров мира, поэтому никогда не позволю с собой разговаривать о профессии людям ниже меня рангом. В противном случае я сразу же проеду катком. Я очень четко сразу показываю: господа, вот эта граница, которую вы не можете переступить. За это, конечно, в меня летят камни. Моя профессия, которую я люблю и уважаю, — это мой хлеб, я не могу никому позволить плюнуть в этот хлеб. Не позволю.

П.: Что вас может вывести из себя?

Н.Ц.: Может вывести хамство, бестактность, ложь, но очень часто я могу этого не заметить, постараться этого не заметить. Я в принципе очень стеснительный человек, просто мало кто об этом знает.

П.: Что поднимает вам настроение, как справляетесь со стрессом?

Н.Ц.: Старые советские мультфильмы. Они сделаны огромным количеством талантливых состоявшихся людей, поэтому мультфильмы несут хороший заряд энергии. Ты очень быстро погружаешься в эту картинку, отвлекаешься от трудностей, забываешься. Я случайно заметил этот эффект и с тех пор им пользуюсь. Помогает и «прикосновение» к большому произведению искусства — будь то фильм или театральное произведение.

П.: Андрей Малахов, Святослав Бэлза, вы — одни из самых завидных женихов России…

Н.Ц.: Я не одинокий человек. Во-первых, штамп в паспорте ни о чем не говорит, во-вторых, когда человек хочет рассказывать о личной жизни, мне странно. Есть биография и судьба. Не надо путать эти понятия. Есть три вещи, о которых нельзя разговаривать: с кем спишь, сколько тебе платят и какой ты конфессии. Эти вещи не обсуждаются. Вы читали где-нибудь, чтобы я об этом рассказывал? Я про это даже не буду и говорить.

П.: На месте мэра столицы вы бы разрешили парад гомосексуалистов?

Н.Ц.: Религиозно и ментально Россия, на мой взгляд, страна восточная с определенными правилами. И не надо в этот огород лезть со своими граблями. Я вообще не понимаю людей, целующихся на эскалаторе или на улице. По-моему, это проявление невоспитанности.

Я не понимаю людей, которые мечтают пойти на митинг. Никогда! Никогда в жизни мне не хотелось пойти на парад, участвовать в массовых гуляниях. Мне эти люди с такой психологией страшны, странны. Помню, как-то на 9 Мая у меня был спектакль, и мне надо было пробраться от Государственной думы до Большого театра. Я вынужден был все время лавировать, чтобы не толкать людей, это был ужас! Не дай бог кто-нибудь крикнул бы: «Бомба!» — не обошлось бы без гигантского количества трупов. А когда в августе 91-го, мы были на гастролях, то я совершенно не волновался, потому что был уверен, что ни знакомых, ни близких у Белого дома нет — психология другая.