Почему человек не животное?

Да, мы признаем, что человек – это одомашненный примат. Но вот насколько он животное и чем отличается от тех же «диких» приматов и прочих биологических собратьев? Мы решили поговорить об инстинктах с психоаналитиком Дмитрием Ольшанским.

НАША ПСИХОЛОГИЯ: Что мы называем инстинктами?

 

ДМИТРИЙ ОЛЬШАНСКИЙ: Физиологи называют инстинктами врожденные и безусловные формы поведения. То есть, говоря об инстинктах, мы автоматически соскальзываем на обсуждение поведения, упуская личность человека. А вопрос души и бессознательного вообще остается для нас за семью печатями.

 

НП: Но разве у человека нет инстинктов? А бессознательное – это не котел бурлящих страстей и импульсов, связанных с сексом и агрессией?

 

Д.О.: Конечно, нет. Понятием «бессознательное» пользовались разные авторы, поэты, художники, психологи, начиная от немецких романтиков. Было бы слишком большим упрощением полагать, что все многообразие психических процессов относится только к продолжению рода и улучшению качества жизни. Тем более что реальная жизнь каждый день опровергает этот наивный бихевиоризм.

 

Если жизнь животного подчиняется необходимости добывания пищи, продолжения рода и обеспечения своего потомства, то в мире людей мы ничего подобного не найдем. Всех животных привлекает одно и то же, а каждого человека – что-то свое. Это второе отличие. Поэтому в психике человека мы не находим ничего похожего на врожденные и безусловные инстинкты. Если для животного можно создать идеальные условия для сохранения и продолжения жизни, то с человеком такая история не проходит. Нет у него и никаких всеобщих инстинктов, каждый находит свой собственный способ наслаждения.

НП: Как же это? Вот, например, человек обжигается об утюг и отдергивает руку. Почувствовав боль, любой из нас проявит инстинкт самосохранения. Это очевидно.

 

Д.О.: Во-первых, вы говорите о рефлексах, а это далеко не то же самое, что инстинкты. Инстинкт – все-таки запрограммированная форма поведения, а не просто рефлекторное сокращение мышц. Во-вторых, далеко не у всех эти рефлексы есть. Например, под гипнозом или в моменты крайнего нервного перенапряжения многие люди перестают чувствовать боль и могут держать на ладони раскаленный утюг и получать ожоги, не испытывая при этом никакой боли и не проявляя никаких рефлексов. Это говорит о том, что рефлексы не так уж несомненны, а боль – это такой же продукт психической жизни, как, например, способность видеть свое отражение в зеркале.

 

В мире животных мы, конечно, ничего подобного не находим, поскольку тело человека производно от его бессознательного, а тело животного – от заложенной в него поведенческой программы. Заяц, который умеет бить по барабану, никогда не задумывается, насколько он талантлив и рожден ли на свет для служения музыке, поэтому у него перед выступлением никогда не будут неметь кончики пальцев, как у многих пианистов. Он живет прописанными инстинктивными программами, которыми успешно пользуются дрессировщики в своих манипуляциях. С человеком тоже пытаются проводить некие дрессировки, кодировки и тренинги, но они работают лишь настолько, насколько сам подопытный в них верит. Стоит только ему понять, что, скажем, энэлпишники его разводят, как эффект улетучивается сам собой.

 

НП: Разве не все наши поступки так или иначе продиктованы инстинктом сохранения жизни? Мы соблюдаем правила дорожного движения, чтобы не рисковать лишний раз, а не поддаемся спонтанным влечениям, о которых вы сказали.

 

Д.О.: Не думаю, что во влечениях есть что-то спонтанное. Все они четко структурированы и имеют свою логику. Именно влечения заставляют нас порезать себе палец в наказание за неправильно взятый бемоль, например. В то же время в определенных обстоятельствах человек может пожертвовать жизнью за родину. С точки зрения эволюции совершенно неверно менять жизнь на какие-то там умозрительные принципы или кончать с собой, потому что окружающие не понимают твою музыку. Примат на такое поведение не способен, это нарушает его программу. Но с точки зрения человека, именно такие поступки, выходящие за пределы здравого смысла, отличают нас от животных. Поступки, продиктованные совестью, вкусом, верой, желанием, безумием или страстью, – именно это мы считаем самым человеческим в себе и именно это делает нас людьми.

 

НП: А что вы скажете о половом инстинкте? Так или иначе, он есть у всех.

 

Д.О.: Половое поведение приматов, действительно, можно описать инстинктами: самец будет совокупляться с любой здоровой самкой в удобное для этого время. Однако в отношениях людей ничего подобного нет. Люди совокупляются вовсе не для продолжения рода, ими руководят сотни других мотивов. Это и получение удовольствия, и доминирование или коллекционирование, реализация власти, самоутверждение, исполнение долга, обречение самоидентификации и так далее. Сколько людей – столько и сексуальностей. Одно это уже заставляет усомниться в существовании полового инстинкта.

 

Вы можете представить себе самца макаки, который совокупляется только с виолончелистками, а всех остальных самок для него просто не существует? Или гориллу, которая возбуждается от грассирующего произношения и никогда не будет совокупляться с другими самцами? Или гамадрила, который коллекционирует античные монеты и вообще ни с кем в сексуальные отношения не вступает?

 

А в мире людей только такие примеры мы и встречаем. Других просто нет. Самец человека никогда не будет совокупляться с любой здоровой самкой в любое подходящее для этого время. Чтобы вступить в сексуальные отношения, нам, людям, как минимум необходимо желание. У каждого из нас, конечно, есть сексуальная программа, но эта программа у каждого своя, никакой общечеловеческой сексуальности не существует, и мы ничего о ней не знаем, поэтому нам так часто сносит крышу в ненужное время и с не самым идеальным партнером. Ни наукой, ни психоанализом не найдено никаких врожденных и безусловных форм сексуального поведения у людей.

 

НП: Получается, что у каждого человека своя сексуальность?

 

Д.О.: Конечно. И она складывается, подобно мозаике, как картина, написанная мазками маленьких извращений, по словам Фрейда. Любой невротик имеет в своем сексуальном фантазме черты этих перверсий: фетишизм, вуайеризм, эксгибиционизм, насилие, подчинение, беспомощность, инцест – каждый так или иначе об этом фантазирует и играет в извращения. И для кого-то, если у твоего партнера нет родинки на мизинце ноги, никакие сексуальные отношения не возможны. Или, если она не обладает голосом меццосопрано, всякое желание пропадает.

 

Наша сексуальность функционирует лишь благодаря тому, что каждый из нас в той или иной мере отклонен от нормы. Духовность, нравственность и любовь, с точки зрения приматов, выглядит нелепо и нецелесообразно. Вместо того чтобы добывать пищу, спариваться и вскармливать потомство, люди пишут друг другу стихи, снимают кино, изучают строение атома, смотрят сны, заводят отношения, познают себя и постоянно занимаются какой-то белибердой. Вместо эволюции, они придумали какую-то любовь, какую-то душу, которая на деле только мешает размножению.

 

Конечно, любовь – это извращение, если посмотреть на нее глазами наивного дарвиниста. Если посмотреть на человека с точки зрения животного, то окажется, что мы либо ошибки природы, либо ее тупиковые ветви. Мы хотим того или иного партнера именно потому, что он для нас что-то значит, в нем мы обнаруживаем первичную черту своей идентификации, ту прелесть, которую не можем ни понять, ни объяснить до конца, – именно в этом секрет сексуальности. Человек, которого мы хотим, представляет нечто для нас, то есть несет означающее, вокруг которого и строится наша сексуальность. А если его нет – тут уж никакая виагра не поможет.

 

НП: Разве не очевидно, что женщинам нравятся успешные мужчины, потому что они смогут обеспечить потомство, а мужчинам нравится у женщин большая грудь и широкие бедра, потому что это говорит о способности к материнству?

 

Д.О.: Да, но кому-то не нравится большая грудь. Да и вообще женщины не всем мужчинам нравятся…

 

НП: Ну, это уже отклонение

 

Д.О.: Сексуальность состоит из отклонений. Влюбляться – это уже отклонение от программы хаотичного размножения.

 

НП: Любовная привязанность нужна для того, чтобы мужчина заботился о своей семье и своем потомстве, а не покидал женщину сразу после секса, оставляя ее одну с детьми. Это эволюционная необходимость.

 

Д.О.: Что-то слишком много мужчин у нас никакого понятия об эволюции не имеют.

 

НП: Культуру тоже можно объяснить с точки зрения эволюции?

 

Д.О.: Наверняка можно. Но было бы слишком большим упрощением думать, что Данте и Леонардо были лузерами, занимались ненужными вещами, поэтому не стали альфа-самцами и поэтому ни одна самка не родила им потомства. С эволюционной точки зрения Леонардо да Винчи – тупиковая ветвь, отбракованная особь, лишний генетический материал.

 

НП: Эти великие люди сублимировали свою сексуальность для того, чтобы создать духовные и нравственные ориентиры для всего человечества. Как индивид Леонардо, может быть, и не внес вклада в продолжение рода, но он несказанно много сделал для науки и культуры. И в этом его вклад в эволюцию человека.

 

Д.О.: Действительно, говоря о природе человека и его эволюции, мы скорее имеем в виду духовные ценности. Физиологическое строение за последний миллион лет почти не изменилось, а вот психика стала принципиально иной. Я бы сказал, что цивилизация формирует психический аппарат и психическое устройство. Мы меняемся вместе с миром. Впрочем, не всегда стоит обобщать. Психоаналитик никогда не распространяет свои выводы на все человечество, оставаясь в рамках частных случаев.