Павел Кашин: «Я живу, как в кабине самолета»

«Ты не достроил на песке безумно дивный, чудный город». Мне всегда очень нравилась эта цепляющая за живое песня Павла Кашина. На пару часов наши пути пересеклись в московском клубе «16 тонн», где «пламенный посланник» терпеливо отвечал на мои вопросы.

— Всегда интересно, как становятся талантливыми. Были ли какие-то случаи в детстве, которые повлияли на ваше становление как творческой личности и как человека?

— Большинство таких случаев было в школе. Когда нам учительница говорила, что параллельные прямые не пересекаются, я понимал, что в этом есть подвох, глобальная неправда. Я не мог ей объяснить, почему они все равно должны когда-либо пересечься, но подсознательно всегда знал, что пересекаются. Став взрослым, я узнал, что они действительно пересекаются — по теории относительности, а в теории относительности, по которой мы теперь живем, дважды два, оказывается, не четыре…

То же самое было с другими предметами. Когда мне учитель истории рассказывал что-то о темных веках, я думал: «Откуда он все это взял?» История — мистическая наука, которая вообще не может претендовать на правду. Мы до сих пор не знаем были ли у нас монголы.

Еще в школе я понял, что наука дело бесперспективное и никуда не ведет.

— Чувствовали ли вы себя особенным? Ведь весь класс верил учительнице и не сомневался, что параллельные прямые не пересекаются?

— У меня было обострено чувство бессмертия, которое существует у всех детей в разной степени. Я был уверен, что бессмертен, — кто-то может умирать, но это его личное дело.

С детства у меня было буддистское видение мира, то есть я подозревал, что передо мной развернули экран и проецируют на него какое-то кино. Иногда резко поворачивал голову в надежде увидеть конец экрана. Но увидеть границы не удавалось никогда.

В классе то, что сомневался во всем, подавалось как слабоумие. И я должен был находить в себе силы, чтобы понимать, что это не я тупой…

— Вы страдали от таких оценок?

— Я больше страдал оттого, что мои родители верили учителям и поддавались влиянию школьной «птицефабрики».

— Вас это огорчало или просто доставалось крепко?

— Я же не мог сказать им: «Папа, мама, то, чему вы меня учите, не соответствует действительности. С одной стороны, все говорят о том, что нужно быть неэгоистичным, щедрым и любить своих товарищей, но своими делами все показывают, что нужно цепляться за жизнь зубами, особенно за деньги». Это несоответствие огорчает любого разумного человека.

— Были ли у вас друзья, которые вас понимали?

— У меня был один друг, которого то ли в двенадцать, то ли в тринадцать лет поймали с одноклассницей за сексуальным актом. Ее выгнали из школы, а его почему-то простили.

— Вот она дискриминация!

— Да. Он тоже был вне табуна, так как единственный в двенадцать лет догадался, что нужно переходить от слов к делу.

— После окончания школы вы поступили в музыкальное училище. Мечтали быть музыкантом?

— Очень не хотел быть музыкантом, хотя окончил музыкальную школу. Я учился очень плохо. По русскому языку и пению у меня были двойки.

— А по пению-то, почему?

— Потому что не верил в «Орленок, орленок…». Я понимал, что песни должны быть другими. Мои документы передали в ПТУ, где я должен был выучиться на плотника. Папа силой вырвал документы и повез меня в другой город, в музыкальное училище. За что ему большое спасибо! Хотя кто знает, может быть, если бы я стал плотником…

— Вам часто задают вопросы о смысле жизни. А свойственно ли искать смысл жизни взрослым людям? Или это удел подростков?

— Вообще, это свойственно гениям в любом возрасте. Большинство подростков не задумываются о смысле жизни. Это абсолютно не зависит от возраста, а зависит от степени пресыщенности земными вещами. Сначала идет насыщение тела, деньги, слава, власть, потом — знание. Как только человек понимает, что вечного счастья на земле нет, он начинает искать его в другой жизни… Но, если человек в этой жизни увлекается накоплением денег, то скорее всего его от этого ничто не отвлечет. Он вряд ли будет искать смысл жизни… Мир всегда найдет, чем отвлечь от духовного. Деньги — довольно хитрая вещь: как только ты покупаешь «Порше», обязательно появится сосед с какой-нибудь более дорогой моделью.

— Ваш вопрос с деньгами решен?

— Надеюсь, что мои отношения с деньгами осознанны. Я знаю, что бежать от них ничуть не менее глупо, чем гоняться за ними. Я знаю, что их не надо презирать, как и любить до безумия. Я знаю, что мир бесконечно богат и щедр. Я практически не езжу по городам, считаю, что не должен тратить свою жизнь на самолеты и переезды… С чем это связано? С отвратительными самолетами, с тем, что они летают в четыре часа ночи, с тем, что тебя выбивает из жизни на четыре дня… Все сделано для того, чтобы почувствовать себя одноклеточным…

— Тем не менее, в других городах есть ваши слушатели, поклонники.

— Знаете… Мой концерт это довольно неплохой повод побывать в Москве. Прилететь из Уренгоя в Москву не зазорно.

— Большой ли у вас круг общения? Как строятся отношения с окружающими?

— У меня никогда не было много друзей. И сейчас тоже пальцев на одной руке хватит, чтобы их пересчитать. Больше всего я сейчас общаюсь с сумасшедшим Франки (есть такой персонаж на «Серебряном дожде»). Вы никогда не слушали Франки-шоу? Это, наверное, лучшее, что у нас существует сейчас в эфире. Это очень умный, очень высокий человек — 2,5 метра, а над головой летают две сойки. Он так же, как и я, увлечен учением Будды, поэтому нам легко общаться.

— А учением Будды вы увлекаетесь серьезно? Может быть, хотите пойти по пути буддийских монахов или это просто жизненная философия?

— Земная иерархия никак не влияет на нашу внутреннюю иерархию. Поездки в Тибет и становление монахом чаще всего никакой пользы не несут. Все дело лишь в том, что происходит в твоем уме. Если ты в уме перестроил свой мир, то все будет прекрасно. Москва один из самых лучших городов для духовного роста. Потому что здесь самое большое количество раздражителей и отвлекающих маневров этого мира. Здесь очень жестко замешаны 50 процентов добра и зла: есть невиданные миру подонки, и есть высочайшие люди. В этой суматохе остаться посредине и осознано делать свой выбор сложно, это требует большой душевной силы.

— Трудно оставаться посредине?

— Сумасшедший Франки — хороший теоретик, но он во мне находит хорошего практика. Потому что то, о чем люди долго говорят, я, не задумываясь, беру и делаю и не пытаюсь потом пересказать.

— Для того чтобы писать такие песни, как ваши, нужна очень тонкая душа. А вы — ранимый человек?

— Ранимость и тонкость души — вещи разные. Ранимость зависит от степени эгоизма. Если ты к себе относишься, как к Фаллосу, которому должны все поклоняться, то тебя будет задевать любое неуважение. Если ты понимаешь, что ты часть этого мира, то будешь менее раним, но более духовен.

Хороший пример — буддист Билл Гейтс. Когда он приезжал в Москву, газеты писали, что он настолько жадный, что ест в «Макдоналдсе». Никому на ум в нищей России не могло прийти, что ему все равно, где и что есть. Я смотрю в глаза этого человека и понимаю, что он по¬лучит одно и то же удовольствие в Макдоналдсе» и во французском ресторане. Может быть, даже в «Макдоналдсе» больше, потому что его там обслужат быстрее и он сможет вернуться к делам.

— Журналисты много говорят с вами о творчестве, духовности. Вы на вопросы о личной жизни не отвечаете или вам их не задают?

— У меня очень простая личная жизнь. Я живу, как в кабине самолета. Есть ряд столов с компьютерами, где я работаю, и есть кухня, где я готовлю.

Перефразируя Гоголя, могу сказать: «Зачем мне женщина, когда много женщин»… В Голливуде вычислена средняя продолжительность брака — три года. Можно как баран лезть в эти три года, но зачем ждать -можно раньше все выяснить.

Я вижу много женщин, но среди них мало тех, с кем действительно интересно.

— Что значит интересно? Женщины должны рассказать что-то, чего вы не знали?

— Нет-нет! Информации в мире достаточно, и я не завишу от памяти другого человека. В компьютере есть процессор, который создает из данных новые идеи и предметы. Вот если этот процессор в человеке мощный, то с ним интересно.

— Есть такие вопросы, которых вам не задавали, но на которые хочется ответить?

— Наверное, мне хотелось бы ответить на вопрос: «Почему мои песни грустны?» И я скажу, что для песни — это норма. Не норма для нее быть веселой. Анекдот должен быть веселым, песне хорошо быть грустной. Давайте вспомним, что дошедшие до нас народные песни всегда грустны. Потому что роль песни все-таки психологическая, психоаналитическая. К моим песням люди приходят, когда они сталкиваются с каким-то опытом, который вышибает их из седла обыденности. Именно тогда становится понятно мое творчество. Если песня берет на себя функцию юмористического представления или марша — значит, мы либо в депрессии, либо готовимся к войне. Маршевидные песни популярны тогда, когда мы находимся в состоянии войны, и были песни, которые поднимали дух, когда страна была «голодная» и «злая», то есть в состоянии депрессии. Иногда говорят, что грустные песни депрессивные, меня же приводит в депрессию выступления несмешного комика. Самое грустное зрелище — несмешной комик. А еще более грустное, когда несмешной комик шутит, а толпа смеется. В такие моменты я готов расплакаться.

— Приведите пример.

— Сейчас все повально увлекаются «КАМЕДИ КЛАБ». Когда мне вдруг начинают в переделанном виде рассказывать древние анекдоты, я задумываюсь: «У ребят совесть есть?» Шутки должны быть свежими, как пирожки.

Вообще, я не понимаю, то ли я дурак, то ли мир абсолютно бессовестный. Иногда мне хочется привезти свой телевизор в Останкино и выбросить его перед окнами телецентра.

— Ребята из «КАМЕДИ КЛАБ» сейчас очень популярны. Как вы относитесь к тому, что ваши удивительные песни популярны лишь в узком кругу?

— Я очень хорошо понимаю, что никогда не буду сверхпопулярным, так же как никогда не буду абсолютно неизвестным.

Раскрутить можно все, но я не готов на такие жертвы. Мне нравится то, как я сейчас живу, нравится сочинять песни, но сейчас даже они уходят на второй план.

— А что на первом плане?

— То, что происходит внутри меня.