Загрузка...
Осип Мандельштам (1891–1939) в автобиографическом стихотворении как будто предрекает свою трагическую судьбу: «Я рожден в ненадежном году – и столетья окружают меня огнем». Душевный строй поэта располагал к катастрофе, с которой он не смог справиться после заточения в тюремный лагерь. Какие психические расстройства гения привели к летальному исходу?
Странности гения
К счастью, до бурных революционных событий Осип закончил знаменитое Тенишевское училище. В 1907 году родители, обеспокоенные «радикальными умонастроениями сына», отправили его учиться в Париж, где наконец-то «на передний план его жизни решительно выдвигается поэзия». Вместе с семьей, а потом и с братом Евгением он успел в спокойные времена несколько раз съездить во Францию, Швейцарию, Италию, что не могло не сказаться на общем культурном уровне юноши и нашло свое отражение в стихотворениях.
Характер у начинающего поэта был «холерический». Мать аттестовала его кратко, но выразительно – неврастеник. Отзывы современников о Мандельштаме так же отличались подобным однообразием. Отдавая дань гению поэта, в своих воспоминаниях все старались отметить именно странности его поведения. Но «гений без странностей» звучит нелепо, разве не так?
Когда в 1915 году Мандельштам отдыхал на даче Максимилиана Волошина в Коктебеле, его мать в одном из писем написала: «Он в сущности неплохой человек, талантливый поэт, умен, но за месяц пребывания своего здесь успел всем надоесть своей мнительностью, некоторой бесцеремонностью, а мне – главным образом неряшливостью и беспамятством относительно некоторых моих требований».
Странности человека редко нравятся окружающим и обычно раздражают их. К тому же Мандельштам чаще бывал беден и, когда приходило время обеда, начинал судорожно искать деньги. «Эти рубли он брал у любого встречного, где приходилось. Долгов же он не отдавал никогда просто потому, что, если в руки ему попадали деньги, они были ему остро необходимы все для той же цели – сегодня пообедать», – писал К. И. Чуковский.
На фоне некоторой неадекватности поэта периодические обострения его психического состояния явно бросались в глаза.
Так, зимой 1922–1923 годов часто говорили или писали о «каких-то недоразумениях вокруг Мандельштама, о вечных ссорах, вспыхивавших по пустяковому поводу, с преувеличенным болезненным раздражением с его стороны». Поэт вел себя как человек с психическими отклонениями. Ухудшения состояния чаще вызывались экзогенными причинами. Например, в 1923 году Мандельштама сразу вычеркнули из «всех списков сотрудников московских и ленинградских журналов… «Они допускают меня только к переводам», – жаловался Осип Мандельштам.
Нельзя не упомянуть о весомой поддержке поэта членом Политбюро ЦК ВКП(б) Николаем Бухариным (1888–1938), который неоднократно обращался в различные писательские организации с просьбой о помощи Мандельштаму. Трудно сказать, до какой степени смог бы состояться, да и просто материально выжить поэт без помощи этого партийного деятеля.
Поведение Осипа Эмильевича практически не изменялось десятилетиями. В тридцатые годы, по воспоминаниям литературоведа Лидии Гинзбург, он «слывет сумасшедшим и действительно кажется сумасшедшим среди людей, привыкших скрывать или подтасовывать свои импульсы. Для него, вероятно, не существует расстояния между импульсом и поступком – расстояния, которое составляет сущность европейского уклада».
Под собою не чуя страны
Осип Мандельштам начала тридцатых годов «все чаще вел себя как юродивый. Он беспрерывно требовал третейских судов, склочничал, скандалил, – жизнь его превратилась в трагифарс».
Вместе с тем стоит подчеркнуть, что «по частоте появлений стихов на страницах “Правды”» в это время первое место занимал Борис Пастернак, а второе – Осип Мандельштам. Более того, по протекции Бухарина «за заслуги перед русской литературой» ему была назначена пожизненная персональная пенсия, которую выплачивали до 1937 года.
Но уже в ноябре 1933 года Мандельштам пишет знаменитую антисталинскую эпиграмму «Мы живем, под собою не чуя страны», которую «по секрету» читает многим знакомым.
Неизменяемость, отсутствие «гибкости» в поведении Мандельштама, когда сталинский террор стал жуткой реальностью, – еще одно свидетельство инфантилизма, детского ощущения «равенства» поэта и тирана, веры в возможность бросить перчатку самому Отцу народов.
С одной стороны, он вроде бы понимал, что стихи могут стоить ему жизни: «Если дойдет, меня могут… расстрелять!» С другой, как выясняется сегодня, не прятал их, а читал всем встречным и поперечным.
Не скрывал своих мыслей он не только в состоянии поэтического вдохновения, но и во время допросов. Здесь уже трудно сказать, чего у этого необычного человека было больше: инфантильности или мужества?
Приведем выдержку из протокола допроса от 25 мая 1934 года: «Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков… А Ленина называю временщиком».
Нам сейчас сложно квалифицировать его поведение: мужество, импульсивная холеричность темперамента, инфантильное непонимание текущей ситуации?
Разумеется, Мандельштам был сразу арестован. Поэт был уверен в том, что его расстреляют. Но «гуманное» Особое совещание при Коллегии ОГПУ постановило выслать поэта в город Чердынь Свердловской области сроком на три года.
Когда жена Надежда Яковлевна навестила поэта, то ей бросилось в глаза, что обе руки мужа забинтованы: он перерезал себе вены бритвой. В последующих ее воспоминаниях фигурируют такие фразы, как «психически заболел, бредит, галлюцинирует, выбросился из окна второго этажа и что на месте, в Чердыни, медицинская помощь не обеспечена… Предполагается перевод в Пермскую психиатрическую больницу». Благодаря очередному вмешательству Николая Бухарина, Мандельштама перевели «на поселение» в Воронеж.
Анна Ахматова пишет в своих воспоминаниях: «В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже и узнала все подробности его “дела”. Он рассказал мне, как в припадке умоисступления бегал по Чердыни и разыскивал мой расстрелянный труп, о чем громко говорил кому попало, а арки в честь челюскинцев считал поставленными в честь своего приезда».
К началу 1936 года состояние поэта ухудшилось. В психиатрической клинике Мандельштама обследовал заведующий кафедрой психиатрии мединститута С. С. Сергиевский, поскольку его мучили галлюцинации. Психиатр нашел у него типичный синдром побывавших в тюрьме.
В 1937 году срок ссылки закончился, но память о столь злой эпиграмме про самого Иосифа Сталина в головах властей предержащих осталась. Вторично Осип Мандельштам был арестован в мае 1938 года, когда находился в санатории для душевнобольных под Москвой на станции Черусти.
В тюрьме провели очередное психиатрическое обследование. Трое врачей вынесли свой вердикт: «Душевной болезнью не страдает, а является личностью психопатического склада со склонностью к навязчивым мыслям и фантазированию. Как душевнобольной – вменяем».
Слабеет жизни выдох
А если «вменяем», то будь добр отвечать за каждое свое слово. Так начался последний спуск поэта по крутой лестнице к смерти в тюрьме под Владивостоком во Второй Речке. Один из сокамерников вспоминал: «Период относительного спокойствия сменился у него депрессией. Он прибегал ко мне и умолял, чтобы я помог ему перебраться в другой барак, так как его якобы хотят уничтожить, сделав ему ночью укол с ядом… Он быстро съедал все, был страшно худ, возбужден, много ходил по зоне, постоянно был голоден и таял на глазах».
Вот еще несколько красноречивых цитат лагерников, пересказ которых своими словами явно нецелесообразен. Приведем некоторые из них: «Мы стали очень быстро замечать странности за ним: он доверительно говорил нам, что опасается смерти – администрация лагеря его хочет отравить. Тщетно мы его разубеждали – на наших глазах он сходил с ума. Он уже перестал читать стихи и шептал нам “на ухо” под большим секретом о все новых и новых кознях лагерной администрации. Все шло к печальной развязке… Его преследовал страх быть отравленным – и казенную пищу он совершенно не ел».
Еще одно свидетельство – писателя Игоря Поступальского – просто шокирует: «В лагере Мандельштам был почти невменяем, слыл за сумасшедшего. На голове носил женский чулок, на ногах – меховые штаны с вырванными клоками ваты сзади. Выкрикивал что-то насчет римского папы, иногда за курево читал стихи, его не понимали, но курево все равно давали. Не раз был жестоко избит. К весне 1939 года он ослабел настолько, что его сняли с этой работы (“сторожил” одежду покойников). Его положили в больницу, и в марте от порока сердца, цинги и авитаминоза он умер».
Отдавая дань памяти этому великому поэту, наиболее верными кажутся слова Анны Ахматовой, которая удивлялась: «Почему мемуаристы… не склоняют голову перед таким огромным и ни с чем не сравнимым событием, как явление поэта, первые же стихи которого поражают совершенством и ниоткуда не идут? Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в его стихах именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен. Осип Эмильевич не принадлежал к тем поэтам, из которых стихотворения “льются непрерывным потоком”. Новые произведения рождались далеко не всегда и не сразу, что выбивало поэта из колеи. Больше всего на свете боялся собственной немоты, называя ее удушьем. Когда она настигала его, он метался в ужасе и придумывал какие-то нелепые причины для объяснения этого бедствия».
Мандельштам – классический пример поэта-гения, каким он обычно представляется романтическому воображению. Непрактичный, влюбчивый, вдохновенный, импульсивный, не от мира сего.
Но когда этот клубок нервов попал в пасть «веку-волкодаву», от него оставалась только неприглядная оболочка сумасшедшего, из которой улетели последние искры поэтического гения.
Есть предел трудностям бытия. Из десятков миллионов, попавших в Архипелаг ГУЛАГ, лишь редкие единицы смогли сохранить свой талант и, дожив до освобождения, реализовать его: Солженицын, Жигулин, Шаламов, Волков… Может быть, еще два-три имени. Для большинства из них именно ГУЛАГ послужил отправной точкой творческой деятельности.
Осип Мандельштам не из их числа. У него в условиях барачного заключения вновь обострилось бредовое расстройство. Бред отравления и преследования и в обыденной, нормальной жизни делает пациента социально неприспособленным, вынуждая помещать его в психиатрическую больницу.
Если подобный больной оказывается в ситуации концлагеря, судьба его заранее предсказуема и, безусловно, трагична. Поэт этот трагизм чувствовал лучше других: «Мне на плечи кидается век-волкодав, но не волк я по крови своей…»
Источники:
- Ахматова А.А. Мандельштам. (Листки из дневника) // Стихотворения. Поэмы. Проза. – М.: Рипол Классик, 1998, с. 499-529.
- Быков Д.Л. Борис Пастернак. 4-е изд. – М.: Молодая гвардия, 2007.
- Гарин И.И. Серебряный век. В 3 тт. Т. 3. – М.: ТЕРРА, 1999.
- Гинзбург Л.Я. Человек за письменным столом. – Л.: Советский писатель, 1989.
- Гордин В.Л. Мандельштамовский Воронеж // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. – Изд-во Воронежского университета, 1990, с. 53-60.
- Лекманов О.А. Осип Мандельштам. Ворованный воздух. – М.: Изд-во АСТ, 2016.
- Мандельштам Н.Я. Вторая книга. Воспоминания. – М.: Московский рабочий, 1990.
- Меркулов В.Л. Новые свидетельства о последних днях О.Э. Мандельштама // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Изд-во Воронежского университета, 1990, с. 47-50.
- Нерлер П.М. Последние дни // «Наше Наследие» № 6, 1988, с. 97-103.
- Нерлер П.М. «С гурьбой и гуртом…» Хроники последнего года жизни О.Э. Мандельштама. – М.: ТОО Радикс, 1994.
- Поляновский Э. Гибель Осипа Мандельштама. – Петербург-Париж: Изд-во З.И. Гржебина. Нотабене, 1993.
- Струве Г.П. О.Э. Мандельштам. Опыт биографии и критического комментария // О. Мандельштам. Собр. соч. в 4 тт. Т. 1. – М.: ТЕРРА, 1991, с. V-LX.
- Тагер Е.М. Из воспоминаний // «Наше Наследие» № 6, 1988, с. 103-105.
- Чуковский К.И. Правда и поэзия. Из воспоминаний // Библиотека «Огонек» № 12. – М.: Правда, 1987.
- Щербаков А.Ю. Гений и злодейство. Новое мнение о нашей литературе. – М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2011.
