Марат Гельман: «Искусство – не лекарство, а боль»

Интервью с Маратом Гельманом проходило почти вплавь в живописной, скалистой бухте, на заходящем солнце, где утомленный Марат Гельман увлеченно катался на сапсерфинге.

Владислав Божедай (ВБ): Марат, сейчас существует довольно много проектов, которые интересны людям после 50, 60 лет. Например, «Возраст счастья» Владимира Яковлева, «Школа долголетия» Дмитрия Веремеенко. Что вы думаете об этом направлении? Почему оно стало столь популярным?

Марат Гельман (МГ): Дело в том, что сегодня появилось довольно много людей старше среднего возраста, которые чувствуют себя молодыми и активными. Так, мой дедушка в 67 лет был стариком, а я вроде нет. Но в то же время мне и не 30 лет. А значит, у меня должен быть другой образ жизни.

Многие люди не понимают этого и впадают в кризис, потому что этого времени раньше не было. В литературе, кино нет описания, как жить молодому человеку 60 лет. Это новое социальное явление.

Владимир Яковлев пытается объяснить людям, как начать бизнес в 60 лет. Что значит влюбиться в этом возрасте? Как нужно одеваться, чтобы выглядеть не смешно, не молодящимся старичком? Он рассказывает об особом времени, которого раньше не было, а сейчас есть. И называет это эйджизмом. А «Школа долголетия» Дмитрия Веремеенко дает знания о том, как продлить здоровую жизнь.

ВБ: Это схема активного долголетия?

МГ: Да. Ответы на вопросы «Зачем каждый себя ищет? Как добиться долголетия?» дает Дмитрий Веремеенко, а ответ на вопрос «Как прожить с этим? Что делать?» можно найти у Владимира Яковлева. Например, узнать, каким видом спорта лучше заниматься в 60 лет, или освоить несколько правил, чтобы заниматься бизнесом в этот период жизни: никем не командовать, никому не подчиняться.

Вместо того чтобы заниматься нелюбимой работой, лучше превратить в бизнес свое хобби. Любите путешествовать – создавайте эксклюзивное турагентство. Любите кататься на досках – катайте других людей. Откладывать уже некуда. Социальные обязательства выполнены, дети выращены.

ВБ: Это такое экзистенциальное отчаяние, когда человек чувствует приближение смерти и понимает, что если не сейчас, то уже никогда?

МГ: Да нет никакого отчаяния. Вот, допустим, у нас есть цивилизация. Часть опыта мы не сами заработали, а переняли у других. И мы знаем, как должны одеваться молодые люди. В свое время молодежь была не отдельным классом со своей коммерцией, со своими кумирами. Это были «недовзрослые». Потом произошла революция шестидесятых годов и молодежь сказала: «Мы не “недовзослые”. У нас другой образ жизни, иные кумиры, и мы хотим одеваться по-другому. У нас другая жизнь». Сейчас прослойка этих людей имеет свой эйджизм.

Так же и люди более старшего возраста заявляют о своих правах. У них есть силы и возможности что-то делать. Они умеют жить, а главное, имеют привилегию жить сегодняшним днем. Понимают, что сегодняшний день ничем не хуже, чем завтрашний. Почему нужно сегодня что-то делать, чтобы завтра было хорошо? Нужно, чтобы сегодня было хорошо. И не стоит жертвовать сегодняшним днем ради завтрашнего. То есть завтрашний день ничем не лучше, чем сегодняшний.

ВБ: Образ жизни можно изменить с помощью изменения образа мыслей?

МГ: Наверное, да.

ВБ: Как искусство может повлиять на изменение образа мыслей?

МГ: У искусства, конечно, есть традиционные инструменты. Художник традиционно создает образ. Он может воздействовать на человека, создать некоторую картинку, которая вдруг все объяснит, откроет все дверцы, которые раньше не открывались.

Художник создает уникальное. И так как сейчас наука, медицина становятся персональными, он может своими технологиями поделиться с учеными. Показать, как работать персонально, уникально, без обобщения. Менталитет ученого, предпринимателя и художника одинаков. Есть сверхценные идеи и умение работать над собственными идеями 24 часа в сутки, инвестировать в самого себя. Все это совпадает. Я думаю, что художник в каком-то смысле имеет менталитет человека будущего.

ВБ: У фанатиков все примерно так же?

МГ: Нет, я думаю, что у фанатика идея во главе, а здесь все же человек. Он себя реализует. Предприниматель не является рабом идеи. Если он посчитал, что эта идея не работает, то он ищет новую.

ВБ: Интересна ваша идея создания поисковика по событиям, мероприятиям. Этот проект будет решать какие-то проблемы, которые не может решить Facebook со своими мероприятиями?

МГ: В Facebook можно лишь рассылать приглашения на мероприятия, а мое приложение решает много разных задач. Например, в малых городах нет медиа. А главное, нет возможности рассказать о чем-то в большой мир. То есть нет связанности. Приложение WhatWhere решает эти проблемы. В больших городах нет места для маргинальности. Допустим, вы интересуетесь очень узкой темой в музыке, искусстве. Вам невозможно найти своих единомышленников. Это такой поисковик по актуальным событиям.

Кроме того, пользователь может сам как персонаж создать журнал событий. Я могу создать свой журнал и прокомментировать: «Вот здесь у вас будет крутое впечатление. А сюда не ходите, здесь впечатления не было». Используя поисковик, вы можете собрать коллекцию лекций по психологии, выбрать интересные события по этой теме.

ВБ: Искусство как способ личностной трансформации стыкуется с психологией, психотерапией?

МГ: Если говорить всерьез, то, конечно же, искусство – не лекарство, а боль. Оно ничего не лечит, ничего не меняет само по себе. Но очень хорошо предъявляет. Предъявляет болезнь, проблему. Делает все более прозрачным, очевидным, ставит более точный диагноз.

Начиная с конца XIX века идет разговор о том, может ли искусство поменять что-то в обществе, человеке. Есть множество случаев, где ответ мог быть «да». Но в целом, глобально ответ «нет». Потому что это не является его задачей. Как только искусство пытаются приспособить для решения какой-то задачи, оно теряет свои свойства. Случайно что-то происходит. Михаил Горбачев в свое время говорил, что пьесы моего отца повлияли на перестройку. Но если бы вдруг отец писал пьесы не как художественные произведения, а как специальный конструктор, то не было бы хороших пьес.

ВБ: В искусстве есть закономерности, которые можно вычислить с помощью искусственного интеллекта?

МГ: Таких технологий нет, потому что вычисления – это маркетинг, в искусстве маркетинг не работает. В искусстве работает то, что ты должен найти своих единомышленников. Вместе вы сильнее, вы сможете убедить мир в том, что ваш взгляд интересен.

ВБ: От галериста странно слышать, что маркетинг в искусстве не работает.

МГ: У нас не было ни одной выставки, которая бы делалась из-за потребности рынка.

ВБ: Но рынок как-то учитывался на заднем фоне?

МГ: Он может учитываться в каком плане? Например, у художника есть прекрасная работа, и мы решаем, на каком носителе ее отпечатать. Так, чтобы на вопрос коллекционера «Как долго эта работа просуществует?» я мог бы сказать: «Да хоть 200 лет». Вот это учитывается.

Художник производит продукт, который изначально никому не нужен. Маркетинг – это ремесленничество. Понятно, что когда человек на Набережной рисует постоянно Моне, то он не создает произведения искусства. Но это хороший маркетинг. Он вычислил, что люди, которые приезжают в Париж, выйдут на Набережную и увидят, что человек рисует под Моне. Например, на Красной площади нужно делать что-то другое. Акварели с собором Василия Блаженного. Это тоже маркетинг.

ВБ: Вы в своем интервью сказали, что, когда все автоматизировано, важно общение с личностью и понимание психологии масс. А социология и психология – самое занимательное, что на сегодня может быть. Как вы учитываете современные знания о нейропсихологии, психологии при создании выставок?

МГ: Я никак, конечно, не учитываю. Просто живу внутри профессии не 24 часа в сутки, а какое-то количество часов в сутки. Какое-то количество часов я отец своих детей, а какое-то количество часов я просто современный человек, который смотрит на происходящее и каким-то образом фиксирует.

Нужно сказать, что я научился работать очень хорошо, когда есть сотрудники. То есть не творческую часть работы я умею спихивать. Поэтому у меня есть много времени, чтобы рассуждать.

Иногда я думаю о том, какие науки будут заменены искусственным интеллектом, а какие нет. В какой-то момент понял, что единственное, что останется, – это нематериальный мир и профессия архитектора. Потому что огромное количество вещей невозможно засунуть в компьютер. Иногда мне кажется, что все превращается в математику, в логику и так далее. Самое непонятное, самое интересное, что остается, – это человек. И тогда я думаю, что это психология и социология. А все остальное будет механизировано. Нужно только угадать, что хочет человек, что хочет общество, а все остальное сделает математика.

ВБ: Искусство может помогать адаптации?

МГ: Люди, которые изучают искусство, развивают в себе творческое начало. Это первое и самое главное. Современное искусство делится с публикой творческой частью. Человек, воспринимающий искусство, должен быть не менее творческий, чем художник, который создает картины. Человек, который часто соприкасается с искусством, развивает в себе «творческую мышцу».

Второе – это, конечно, страсть к новому. Если хочешь сохранить себя – делай то, что у тебя не получается. Занимайся новым. Искусство вырабатывает умение видеть новое, необычное, радоваться этому. А не углубляться, например, в наркотики, компьютерные игры – то, где ты получал удовольствие и пытаешься это повторить. Когда занимаешься искусством, получаешь удовольствие не от повторения.

ВБ: Получается, психотерапевтичность искусства в развитии гибкости мозга?

МГ: Наверное. Есть понятие расширения кругозора. Это такая подгрузка информации. Я профессионально занимаюсь искусством 27 лет. Но все равно приезжаю на новые форумы и чувствую нехватку знаний, испытываю необходимость в подгрузке. Это те качества, которые вырабатывает искусство.

ВБ: Дело в том, что психотерапевты тоже считают, что психотерапия – это искусство. Многие называют ее искусством разговорного жанра.

МГ: Персональная наука, но не технология. Обычно наука технологична. Она построена на повторяемости опыта. А психотерапия, так как она работает с уникальным, имеет элементы искусства. Чем отличается искусство от технологии? Например, приезжают люди в один и тот же город и через неделю делают абсолютно разные работы. А в науке наоборот. По этой шкале вы можете понять, где находится ваш вид деятельности. И сказать – это скорее наука, чем искусство, или наоборот.

ВБ: Как вы думаете, вам удастся с помощью искусства повысить привлекательность Черногории?

МГ: Уже удалось. Когда я только приехал в Черногорию и разговаривал с жителями, я спросил: «А что вы можете дать миру?» Они сказали, что умеют классно ничего не делать. Они думали, что я это пропущу. А я на этом построил концепцию.

Бизнес свободного времени – это самый быстрорастущий бизнес в мире. И вместо того, чтобы возрождать санкции на промышленность, можно построить страну, которая умеет лучше всего тратить свободное время.

Теперь мы делаем страну, где можно классно тратить время. С обогащением для себя. Понятно, что весь мир так не может. Но это будет лучшее место. Представьте, что человек работает вахтой в Сургуте, а потом приезжает и тратит деньги в Москве. Какой город будет богаче? Конечно, Москва. Это другая экономика, и за ней будущее.