Загрузка...
Многие из моих консультаций начинаются с интернет-переписки. Обычно, готовясь к личной консультации, я всегда стараюсь сначала получить от потенциального клиента краткое описание проблемной ситуации. Это значительно оптимизирует процесс: самое главное уже будет обдумано и самостоятельно структурировано клиентом, и время на рассказ о проблеме сокращается. Вот какое описание я получила перед консультацией, о которой хочу вам рассказать…
«Моей дочери 14 лет. Ее зовут Кира. Мы воспитываем ее “женским коллективом”: я, моя младшая сестра (ей 27 лет) и моя мама. Две недели назад Кира поехала с классом в Санкт-Петербург. Там произошел тот случай, от которого мы всей семьей до сих пор в шоке. Вечером одного дня к ней подошла девочка из класса и обвинила в том, что Кира “покусилась” на ее парня. А Кира вообще влюблена в другого мальчика из класса, с которым они расстались незадолго до поездки! Но одноклассница словами не ограничилась, а взяла Киру за волосы и с силой кинула на пол. Кира ударилась об угол кровати и разбила все лицо. Правда, зачинщица очень испугалась и сразу стала просить прощения. Когда я увидела Киру на вокзале, мне стало плохо! Лицо – сплошной синяк… Учителям же она сказала, что сама неудачно упала, залезая на стул. Зрение у нее сохранено, скулы не сломаны, а синяки заживут. Страшнее другое – душевная травма и то, какими могут быть последствия. Теперь мы не знаем, что и делать. Мы все считаем, что ей не стоит возвращаться в эту школу и уж тем более в этот класс. Мы хотим дать делу “ход”. А Кира против того, чтобы обращаться в полицию и даже менять класс и школу. Теперь нам нужна помощь психолога, чтобы принять правильное решение». Мы договорились, что Мила (мама Киры) сначала придет ко мне на консультацию одна. Я, конечно, начала бы с разговора с Кирой, но мама была непреклонна. Меня этот факт заинтересовал. И вот мы разговариваем с Милой…
ЮЛИЯ ВАСИЛЬКИНА: Мила, прежде чем мы обратимся к актуальной ситуации, я прошу вас рассказать о том, какой Кира была в детстве, как взрослела.
МИЛА: Мой муж ушел к другой женщине, когда Кире было три года. И пропал из нашей жизни. Конечно, мы все старались, чтобы Кира не чувствовала себя обделенной: все было для нее. Я даже личную жизнь не стала устраивать. А когда? То с Кирой на танцы, то просто побыть вдвоем.
Ю.В.: А как складывались у Киры контакты со сверстниками?
М.: В детском саду вроде бы нормально. В первой школе – тоже: были и подружки, и ссоры с ними. А четыре года назад мы переехали в новую квартиру и сменили район. И, конечно, Кира пошла в другую школу. Общение на новом месте налаживалось тоже с превеликими усилиями. Мы старались помочь: приглашать ее сверстниц домой, устраивали конкурсы, праздники и прочее. Только через год она все же подружилась с одноклассницей, Полиной, хотя я не сказала бы, что дружба эта абсолютно на равных.
Ю.В.: Какие, по вашему мнению, главные черты Киры?
М.: Она несамостоятельна, зависит от чужого мнения (чаще даже не нашего, а сверстников). Может долго переживать, если ей кто-то что-то скажет. Старается «мимикрировать» под окружающую среду: одевается так же, как «крутые» девчонки из класса, танцами интересуется только теми, которые подойдут для дискотеки. Мне кажется, что у нее комплекс оказаться неинтересной, несостоятельной и, как следствие, отверженной. Сейчас круг, который ей интересен (а нам противен) ее принимает. И то, что случилось, – логическое последствие такой «дружбы» с теми, у кого юбки покороче, помада поярче, а разговоры только о мальчиках… Еще о качествах: трудолюбия – нет, упорство – иногда и ненадолго; способность сопереживать – да; общительность – да, очень. Просто огромное желание быть среди лидеров, некоторая завистливость, ревностное отношение к успехам других. И непостоянство в увлечениях.
Ю.В.: Ну что же. Достаточно типичная картина подросткового возраста. И вот теперь мы подошли к тому случаю, который привел вас ко мне. Кстати, а почему вы не захотели, чтобы Кира поговорила со мной сама? Почему у меня в кабинете именно вы, хотя неприятная ситуация случилась с ней?
М.: Даже не знаю, как объяснить… Во-первых, я привыкла контролировать, с кем общается дочь. А психолог – это такой человек, который «смотрит в душу» и может воздействовать. В общем, мне нужно было убедиться. А потом я хотела, чтобы вы от меня узнали ситуацию. Ведь взгляд Киры иной, но я думаю, что он неверный.
Ю.В.: Ну, хорошо. Расскажите еще раз о ситуации и о том, как реагирует Кира.
Мила еще раз описала ситуацию «в красках»: так, как будто сама присутствовала при инциденте. Были в ее рассказе и противоречия. Например, она описала лицо так: «живого места на нем не было». Но в то же время сказала, что для учителей Кира смогла найти простую отговорку и закрыть часть лица очками. Значит ли это, что мама преувеличивает и, как поется в песне, «тонкий шрам на любимой попе, рваная рана в моей душе»? Мила постоянно возвращалась к теме душевной травмы, которая постигла ее дочь. Слово «травма» повторялось через слово. Но в то же время сетовала на то, что Кира собирается, когда выздоровеет, вернуться в свой прежний класс и слышать не хочет о том, чтобы менять место учебы или заявлять в полицию. Мама, тетя и бабушка настаивали на том, что ребята могут начать «травить» Киру и ситуации будут повторяться. Но Кира стояла на своем.
Ю.В.: Скажите, пожалуйста, а какой у вас вопрос ко мне? Чего бы вы хотели от нашего сегодняшнего общения?
М.: Мне бы хотелось узнать, есть ли вероятность того, что, если Кира вернется в класс, у нее все будет в порядке? И главное, хотелось бы, чтобы вы помогли найти для нее правильные слова и доказать ей, что лучше поменять школу.
Ю.В.: Мила, последний запрос из области манипуляций. Кира явно высказала вам свое желание остаться именно в этом классе. Я уверена, что она осознает, что ее могут ожидать трудности. Но ее решение – встретиться с этими трудностями лицом к лицу. И это не может не вызывать уважения. Что касается душевной травмы, то тут вопрос неоднозначный. Ведь Кира продолжала общаться в поездке с ребятами? Или нет?
М.: Вот что меня больше всего удивляет: она сказала о том, что даже была счастлива. Тот мальчик, с которым они расстались, проявил к ней сочувствие, а с девчонками, как она говорит, были разговоры по душам. Я ничего не понимаю в той картине мира, которая существует в голове у нашей девочки. Элементарное чувство собственного достоинства – где оно? Где самый обычный инстинкт самосохранения? У всех остальных из ее окружения его с избытком! Эта готовность принести себя в жертву никчемным, случайным в жизни людям – к чему она приведет?
Ю.В.: Мила, с большой долей вероятности, данный случай если и был для Киры травмой, то не слишком большой. И вот непростой вопрос для вас: не переоцениваете ли вы того, что произошло? Не способствуете ли сами закреплению восприятия случившегося как «травмы», научая ее реагировать именно так? Скорее всего, ее восприятие ситуации несколько иное.
Я рассказала Миле о феномене «наученной болезненности», когда семья, например, узнав о каком-то заболевании ребенка, начинает его слишком жалеть, слишком часто напоминать о том, что он болен, в общем строить жизнь вокруг болезни. В случае с Кирой в последние две недели вся жизнь семьи строилась вокруг того, что произошло. И самое главное, акцентировались именно слабые стороны Киры, ее (якобы) неспособность справиться самой. Мила слушала меня, все больше мрачнея. Было очевидно, что я говорю вовсе не то, что она хотела бы услышать.
М.: Ну и как вы считаете, что нужно делать?
Ю.В.: Однозначные рекомендации было бы давать неэтично. Вы – мать и принимаете свои решения сами. Но нужно учитывать, что девочка активно настаивает на собственном решении. И было бы хорошо это решение уважать. Вам тревожно предоставить ей самостоятельность, вы все привыкли контролировать в ее жизни. Но, похоже, для этого пришло время. Самое лучшее – это поддерживать ее, подчеркивая, что она способна справиться с ситуацией, что в ней достаточно сил и что она сможет найти вашу поддержку, когда ей будет нужно. Она, чувствуя крепкий тыл, будет ощущать себя увереннее.
Мила принялась спорить со мной, доказывая еще и еще раз, как плохо повлияла на Киру эта ситуация, как ужасно ее избили и каким страшным может быть ее будущее. А я все больше убеждалась в том, что мама не может выпустить дочь из «ласковых оков» гиперопеки. Ведь по ее рассказу Кира представала абсолютной жертвой – то мальчиков, которые ее бросают, то подруг, которые ею «пользуются». Она подчеркивала ее несамостоятельность, а я слышала другое – «она без меня пропадет». Я как будто слышала ее разговор с дочерью: вероятно, для нее она приводила те же аргументы. И уступи девочка, это снизило бы ее уверенность в себе до нуля. Мама была не готова предоставить дочери самостоятельность, поэтому так и боялась ее решения идти и приобретать новый опыт общения в той сложной обстановке, которая сложилась. Конечно, желание защитить своего ребенка понятно. Но когда оно достигает уровня «слишком», это не идет на пользу взрослеющему человеку.
P.S. Это была одна из тех консультаций, когда клиент уходит, сухо поблагодарив психолога и в голове (вероятно) подсчитывая убытки от «ненужной» консультации. Но работа с клиентом – это не поглаживание и не пестование его комплексов. Клиент вовсе не обязан уходить с консультации довольным. А психолог вовсе не обязан к этому стремиться. Порой нужно оставить его наедине с новой информацией о самом себе. Когда-то давно я услышала от опытного психотерапевта метафору, что психологи порой похожи на хирургов – берут нож и режут, если уверены, что человеку от этого будет лучше. Миле было необходимо преодолеть привычку слишком опекать свою дочь, ведь это не оставляло той «воздуха» и отнимало уверенность в собственных силах. Я сказала ей об этом прямо. Что она сделает с этой информацией, мне было неведомо. Больше я не слышала ни о Миле, ни о Кире. Я могу лишь надеяться на то, что девочка смогла справиться с ситуацией самостоятельно, а ее маме хватило благоразумия поддержать дочку в ее силе, а не в ее слабости.
