Загрузка...
«Амадей», Милош Форман, 1984
Я до сих пор помню шок после первого просмотра фильма в начале 90-х, когда вместо невыразительного напудренного молодого человека из учебника музыкальной литературы на экране появился распутный шалопай с дурацким смехом и глупыми ужимками (Том Халс). В некоторых местах мы, совсем зеленые студенты музучилища, без стеснения вытирали выступавшие от немого восторга слезы, не очень понимая, с чем это таким сокровенным соприкасаемся.
В бесконечном разговоре о гениях и гениальности всегда присутствуют две логики и две правды. Одна — логика обычного человеческого существования со всеми его неурядицами, проблемами и сложностями, а другая — логика «высшего порядка», где на кону — в чистом виде «высокие материи» и прогресс человечества. Главная проблема состоит, пожалуй, в том, что гений подвластен одновременно обеим этим жизненным правдам. Так что всегда нужно разделять разговор о гении как о реальном человеке и о гении как о «культурном феномене». Этот же принцип справедлив и по отношению к Моцарту и Сальери.
ДЕНЬ ГНЕВА
Важно, что в мире существует изначальная несправедливость под названием «гений». И важно то, что гениев методично убивают их современники, причем делают это, исходя из чувств гармонии, порядка и справедливости. Так что в плане культурно-историческом Сальери навсегда останется убийцей Моцарта, потому что точно так же, как и Моцарт, Сальери давно уже превратился в художественный образ, олицетворяющий человеческое начало, всем своим нутром противящееся самому факту существования феномена гениальности.
Прошу заметить, что во всех известных мне вариантах развития этого сюжета фигура Сальери с психологической точки зрения намного содержательнее и интереснее, чем довольно шаблонный образ «невинно убиенного» Моцарта. А поскольку эта ситуация всегда рассматривается исключительно с позиции вечности, то как бы само собой разумеется, что Моцарт олицетворяет добро, а Сальери, естественно, зло.
Создатели «Амадея» тоже главным героем фильма сделали именно сеньора Антонио (Фарид Мюррэй Абрахам), но не пошли по шаблонному пути, а поместили повествование в двух временных пластах. Первый — старый, больной, одинокий Сальери в сумасшедшем доме вместо исповеди рассказывает священнику историю своих взаимоотношений с Моцартом; второй — сама эта история. Именно этим приемом кроме задач художественных авторы решают одну очень важную психологическую задачу.
ЧУДЕСНАЯ ТРУБА
Дело в том, что для гения время течет по-другому. Масштаб его дарования чаще всего определяется длительностью временного промежутка от момента смерти мастера до момента «воскрешения» его произведений.
А все почему? Да потому, что при жизни гений всех раздражает. Он как бельмо на глазу, и даже не потому, что нет ему равных, а как любая аномалия — не понятный. Первая реакция — уничтожить, хотя бы для того, чтобы взять «тайм-аут» для понимания. А как поймем, всегда можно посмертно воздать должное и разместить во всех учебниках расхожую фразу: «По-настоящему его творчество было оценено только после смерти композитора (художника, писателя)».
Именно поэтому гения чествуют только после смерти. Потому что гений идеален, а человек как носитель гениальности — несовершенен. Вот все и ждут, когда несовершенная часть отомрет.
Так что недаром сеньор Антонио проверяет на священнике свою догадку, наигрывая ему сначала свои мелодии, которые к концу жизни маэстро уже стали безвестными, а потом одну-единственную мелодию Моцарта, которую молодой человек не только с радостью узнает, но и автоматически подпевает. Для Сальери это свидетельство только одного — он не ошибся в Моцарте и теперь, по прошествии почти сорока лет, может с уверенностью сказать, что он, Сальери, был первым человеком, кто распознал в нескладном коротышке гения. Для него это тоже своеобразная победа, почему — объясним позднее.
ПОСРАМИВ НЕЧЕСТИВЫХ
Чтобы понять, чем вызвана изначальная неприязнь «скромных тружеников искусства» к гениям, отвлечемся на минутку и представим себе, что вот такой вот «Моцарт» преспокойно живет у вас в соседнем подъезде. При этом он ваш конкурент — композитор, прославившийся еще с ранних лет выдающимися способностями.
Вы, в свою очередь, тоже не лыком шиты и талантом, потом и кровью к 24 годам получили должность придворного композитора, а в 38 стали еще и капельмейстером императорского оркестра. При этом ваши оперы с большим успехом идут на всех сценах Европы, а в учениках в разное время числятся Бетховен, Шуберт, Лист, Гуммель и другие видные композиторы начала XIX века. То есть вы человек во всех смыслах незаурядный, но… И вот это самое «но» и составляет сущность проблемы гениальности. Как сказал когда-то один из соучеников пианиста Святослава Рихтера профессор И. Бендицкий: «Вы что, думаете, я меньше занимался, чем Рихтер?»
Итак, в самой сущности гениальности, несомненно, заложена несправедливость. При этом с гением по большому счету даже конкурировать невозможно! То есть в рамках обычного, сиюминутного человеческого понимания, конечно, можно, и даже можно его победить. Но весь фокус в масштабах, в «планке», которую способны поставить перед собой соревнующиеся. Основная-то несправедливость заключается именно в том, что по «гамбургскому счету» гения обыграть невозможно! В этом-то и заключается одна из проблем киношного Сальери — рожденный побеждать в рамках своего времени, он бессилен перед лицом вечности. В то же самое время ему доступно понимание истинной ценности и масштабов соревнования.
Любой честный труженик вполне может выдвинуть в адрес гения несколько вполне обоснованных «обвинений».
Например, то, что для рядового человека представляет собой предмет ежедневного приложения титанических усилий, для человека гениального являет собой неприметную черновую работу, которую он делает где-то там, внутри, причем с феноменальной производительностью. Достаточно сказать, что три наиболее известные свои симфонии Моцарт написал за полтора месяца, а опера «Женитьба Фигаро» была создана за шесть недель.
Кстати, в нашей культуре существует расхожее мнение о том, что гений — эдакий «божий одуванчик», ранимое, тонко чувствующее существо, требующее постоянной заботы и опеки. Возможно, оно так и есть, но при этом совершенно упускается из виду другая сторона, как раз гениальная: перед нами — мощнейший механизм по производству, в нашем случае музыки, целая фабрика по ее изготовлению.
В этой связи стоит напомнить замечательный эпизод, когда Сальери узнает, что Моцарт работает «без черновиков». То есть все те мучительные процессы отбора вариантов развития музыкального текста, которым сам Сальери посвящает часы упорного «потного» труда, происходят в гениальной голове Моцарта «без участия» самого композитора. Конечно же, это замечательная метафора, у Моцарта есть черновики, но, по утверждению музыковедов, если попросить обычного музыканта просто переписать от руки все созданное Амадеем, ему не хватит средней продолжительности человеческой жизни!
Как вы будете с такой «махиной» конкурировать? Вот и ищут соплеменники уязвимые места там, где они гению ровня, в той сфере, где, сообразуясь с законами равновесия, у этого человека есть изъян.
СЛЕЗНЫЙ ДЕНЬ
Выдающиеся способности, как правило, даются ценой определенных уступок в других сферах существования. Именно поэтому в реальной жизни Моцарт был далеко не всегда успешен, состоял в масонской ложе, бегал от кредиторов и закончил жизнь нищим настолько, что был безвестно похоронен в общей могиле.
Так что гений, выражаясь языком психологическим, в любом случае девиант, то есть человек с отклоняющимся поведением, которого окружающие инстинктивно пытаются любыми средствами привести к понятной среднестатистической норме.
С другой стороны, казалось бы, ну, куда уж очевиднее — ведь гений же, что стоит власть и средства имущим устроить ему сносную жизнь? Цените, любите и пользуйтесь результатами труда. Ан нет! Весь фокус в том, что гений никого не оставляет равнодушным. Он всех «цепляет» и ото всех требует — самим фактом своего присутствия — хоть какой-нибудь реакции и отношения. Как говаривал Иван Васильевич Грозный в известной комедии Гайдая про смену своей профессии касательно одного такого «уникума»: «Я его на бочку с порохом посадил — пущай полетает».
Похоже, что именно отсюда пошла всеобщая любовь к «желтой прессе» — ну нет для нашего сознания милее факта, чем тот, что «они» тоже люди и у них свои слабости есть! Помнится, одна знакомая, вполне интеллигентная дама, заявляла, что не любит творчество Федора Ивановича Шаляпина потому только, что он, цитирую, «был плохой семьянин». Так что окружающие во все времена тянули, тянут и будут тянуть гениев в понятную логику повседневного существования.
ЖЕРТВЫ И МОЛЬБЫ
По большому счету, гений — анормальность, украшение или дефект в монотонном развитии системы. То
есть в идеале окружающие должны под гения подстраиваться, учитывать его «инвалидный» статус. При этом сам гений в силу постоянной занятости часто просто не замечает, как ненароком топчется по чужим жизням.
С какой легкостью, к примеру, киношный Моцарт разрушает весь с таким трудом простроенный мир Сальери — спит с его возлюбленной, размазывает по клавиатуре императорского клавесина потом и кровью написанный приветственный марш, даже само имя его превращает в «диагноз»! Вспомните замечательный отзыв Моцарта о новой опере мэтра: «Когда я слышу это, мне хочется сказать только одно: Сальери!» И это без учета прямых пародий и издевательств (взять хотя бы эпизод на театральной гулянке, когда блестящую музыкальную пародию на музыку маэстро Вольфганг завершил в буквальном смысле «пуком»).
Кстати, реальный Моцарт был вспыльчив, «как оружейный порох», остер на язык и весьма неумерен в использовании этого таланта.
А учитывая то, что в фильме, как и в жизни, Сальери являлся именно тем человеком, от которого в немалой степени зависела сценическая судьба произведений Моцарта, всевозможные психологические рассуждения по поводу того, что остроумие является одним из показателей незаурядных интеллектуальных способностей, мало спасают ситуацию, поскольку перед нами — обыкновенная человеческая недальновидность и, пардон, глупость. Но это — в здешней, нормальной логике. Недаром посвященный в таинства творчества Сальери воспринимает все эти издевательства как прямое послание к себе от Бога, как тайное свидетельство собственного несовершенства.
Ведь если хорошенько присмотреться, вся драматическая коллизия фильма заключается в том, что среди множества бытовых и творческих проблем в жизни Моцарта не нашлось места только одной — проблеме Сальери. У него же, наоборот, вся жизнь свелась к маниакальному переживанию одного-единственного факта — факта существования Моцарта. И это не просто зависть, а граничащее с сумасшествием трагическое раздвоение личности. Ведь проблема не в соперничестве, а в том, что Сальери не защищен, как все прочие современники, от гения стеной невежества.
По горькой иронии, он единственный достойный слушатель моцартовских произведений, которому доступна вся тонкость понимания. Он сделал себя, воспитал таковым. Он — идеальный слушатель! Он — единственный, кто может попасть вместе с Моцартом в другое измерение, он — слушатель из будущего, который уже признал в маленьком нескладном человечке гения. И в последние часы жизни Моцарта Сальери в благодарность за такую способность к пониманию даруется счастье сотворчества в чине подмастерья. Именно здесь Сальери продемонстрировали предел его понимания.
В знаменитой сцене, когда он помогает умирающему Вольфгангу записывать «Реквием» и натыкается на предел собственных возможностей: «Не понимаю, не понимаю!» — кричит обезумевший от напряжения маэстро Антонио, силясь угнаться за мыслью гения. Так вот где предел, вот в чем именно он никогда не сравняется с Моцартом! И сеньор Антонио остается опаленным, раздавленным на всю оставшуюся жизнь близким общением с Вольфгангом. Это его цена за максимально возможное приближение к гению. Поэтому он и не может забрать собственноручно записанное произведение, подчиняясь требованию хрупкой женщины, жены Моцарта «покинуть помещение», тем самым добровольно отказываясь от блестящего плана сведения счетов с Богом.
Моцарта часто сравнивают с «солнцем в музыке». Оставляя в стороне пафосный контекст этого сравнения, осмелюсь предположить, что именно в «Амадее» замечательно проиллюстрировано, что взаимодействие с гением губительно для окружающих так же точно, как и приближение к вышеупомянутому светилу.
И если от гениальности в смысле развития рода человеческого несомненная польза, то с точки зрения судьбы ее носителя — сплошная морока и мучение!
Примерьте на себя — хотелось ли вам жить с человеком, который круглосуточно «работает на все человечество», то есть как минимум не очень замечает ваше присутствие, а в редкие минуты «просветления» ведет себя, как маленький капризный ребенок. Как сказала в фильме госпожа Моцарт: «У Вольфи деньги текут между пальцами. Он слишком много тратит». Добавьте сюда регулярное пьянство и загулы.
При этом почтенную даму вряд ли успокоили бы аргументы современных психологов, что подобное поведение ее мужа — вполне нормальное для гения — должен же он где-то компенсировать сумасшедшую интеллектуальную работу, ежесекундно происходящую в его голове. Она-то ничего не компенсирует, она просто живет с этим мужчиной, любит его и рожает ему детей. Ведь что получается — он служит музам, а она служит ему. И это служение для нее обернется в лучшем случае кратким упоминанием в его биографии. Кстати, реальная госпожа Моцарт родила композитору шестерых детей, из которых выжило только двое.
Наконец, мы подходим к основному противоречию — противоречию в устройстве системы человеческих взаимоотношений. В конечном итоге Сальери-то победили — Сальери надежнее, «предсказуемее», на них можно делать ставку, опереться. Ведь намного удобнее и практичнее иметь в качестве подчиненного или обслуги хитрого, услужливого интригана, пусть производящего и не столь качественный «продукт», чем прущего против всех и требующего от окружающих постоянного изменения гения.
Вся современная цивилизация — это цивилизация Сальери, еще и потому, что часто достижения гения настолько опережают свое время, что требуются усилия нескольких поколений, чтобы освоить их и понять.
ВЕЧНЫЙ СВЕТ
Впрочем, одновременно со всей безграничной сложностью именно музыкальный гений Моцарта отличается удивительной простотой, доступностью и универсальностью, что продемонстрировано в сцене, когда простолюдины в «народном театре» хором начинают подпевать мелодиям из «Дон Жуана». Именно в этот момент впервые в фильме мы сталкиваемся с выходом музыки Моцарта во «вневременное» пространство. А там, где господствует вечность, гений может себе позволить любые вольности и крайности — все примут, усвоят и простят.
