Из любого трудного подростка можно воспитать героя

Работа с брошенными, обделенными детьми серьезно изменила жизнь Павла Астахова – он начал по-другому относиться к детям, чувствовать их проблемы. Еще недавно перспективный адвокат, стремящийся к личным успехам, сегодня он видит свой успех в том, чтобы Россия стала страной без сирот.

НАША ПСИХОЛОГИЯ: Павел Алексеевич, когда вы стали уполномоченным при Президенте РФ по правам ребенка, это сказалось на ваших отношениях с собственными детьми?

ПАВЕЛ АСТАХОВ: Если бы я сказал, что новая должность ничего не изменила в моих отношениях в семье, это было бы неправдой. За два года работы я посетил 898 детских домов в 75 регионах. Эти встречи поменяли мое отношение к детям, в том числе и к своим. В первую очередь я стал цензором в отношениях со своими детьми: никогда не издевался над ними, не унижал, потому что всегда понимал, насколько это оскорбительно и какую тяжелую травму может нанести. Сейчас я дважды подумаю, прежде чем сказать что-то резкое, особенно старшим сыновьям, которые уже взрослые и живут самостоятельной жизнью.

НП: Эта работа стала для вас психотерапевтическим процессом?

П.А.: Безусловно. Во-первых, я начал чаще общаться со специалистами в области психологии. Убежден, что многие проблемы детей в нашей стране связаны с тем, что в критические моменты ребята вовремя не получают необходимую психологическую помощь. Например, по количеству подростковых суицидов, совершенных в возрасте от 15 до 19 лет, Россия занимает первое место в мире. По уровню детских суицидов – второе место в Европе, а по количеству суицидов в стране в целом мы на шестом месте в мире. Что такое детский суицид? Это ситуация, в которой ребенок не находит поддержки, оказывается в зоне отчуждения. Он страдает от того, что никому не интересен, не понят родителями, которым вечно некогда, порой ему объявляют бойкот сверстники, друзья и окружающие. Учителя и педагоги, к сожалению, сегодня вообще не занимаются воспитательной работой. Никто не может ему подсказать, как поступить в сложившейся ситуации со своими обидами, решить внутренние проблемы, и как печальный итог – ребенок пытается покончить с собой. Надо честно оценить проблему и сказать, что у нас элементарно не хватает таких специалистов, как суицидолог (это такой специализированный психолог, «зверь» довольно необычный, чрезвычайно редкий, и не в каждом регионе он есть). Мы ввели единый для всей страны телефон доверия не для того, чтобы дети стучали на родителей, а для того, чтобы выявлять эти случаи и помогать хотя бы на этом, критическом этапе: оказать ребенку помощь – объяснить, поддержать его, сказать, куда он может обратиться. Очень важно, чтобы в каждой школе появилась служба примирения. В такие службы будут входить люди, которым дети доверяют: их товарищи, родители, педагоги, воспитатели. В каждой школе, в каждом детском учреждении должен появиться уполномоченный по правам ребенка на общественных началах – тот человек, к которому можно было бы обратиться.

НП: В вашей команде есть психологи, эксперты? Их мнение решающее?

П.А.: Я привлекаю академических специалистов, когда надо решить такие проблемы, как суициды или жестокость в детской среде. Ведь жестокость тоже корректируется психологическими практиками. И там, где есть социально-реабилитационные центры, где проводят занятия, которые объединяют детей, обучают командной работе, ситуация меняется – становится меньше случаев насилия, преступности в подростковой среде. Два года назад я не понимал, как решать эти проблемы, а сейчас знаю, какие специалисты необходимы. Только профессиональных психологов в этой области не хватает. Даже те, кто учился на детского психолога, переквалифицировались. Сейчас больше популярна частная терапия. Психотерапии в России нет по простой причине: для того чтобы психолог стал хорошим психотерапевтом, нужно лет 20 практики.

НП: У вас был опыт работы с коучером, психотерапевтом, тренером личностного роста?

П.А.: Честно говоря, никогда. Мой коучер – жена Светлана. Она дает мне много умных, ценных и важных советов. Светлана обладает тонкой интуицией, чувствует людей и понимает, что нужно каждому человеку. Она может подкорректировать различные ситуации в личной жизни человека, не влезая глубоко в его психику, всегда помогает в самых трудных случаях, когда я сталкиваюсь со сложными проблемами, с тяжелейшим делом или вопросом, на который я не нахожу ответа. Сейчас говорю о юридических проблемах, которые на 80% состоят из психологии. Работа адвоката, так или иначе, похожа на работу психолога или даже психотерапевта: приходит клиент – или особенно клиентка! – обиженная, рассерженная или расстроенная, и юрист тратит половину времени на то, чтобы ее успокоить, не требовать войны и уничтожения своего процессуального оппонента, особенно если это бывший супруг! Самое страшное, что в бракоразводных процессах обида и месть затмевают все, супруги забывают о собственных детях, отчего последние страдают. Я прошел спецкурс «оперативная психология» – это было связано со спецификой моего высшего учебного заведения. Тогда я думал, что буду разведчиком, а не адвокатом и уж тем более не уполномоченным по правам ребенка (смеется). Мы изучали психотипы людей, которые склонны к совершению преступлений или, наоборот, патриотических действий. Я считаю, что психология – это основа для работы с человеком, надо найти общий язык, сформулировать задачу перед ним и добиться целей.

НП: Вы прибегали к манипулированию во время работы?

П.А.: Нас, конечно, учили манипулированию. Но не могу сказать, что в жизни часто пользуюсь этим. Заниматься манипуляцией или введением человека в определенное состояние для получения максимального количества информации – это нечестно. Я понимаю, что насилие над личностью в любой форме недопустимо. И в первую очередь над личностью ребенка. С детьми нужно аккуратно работать, особенно психологам. Сегодня появляется много центров психологической помощи детям, пострадавшим от действий преступников, в том числе педофилов, и, к сожалению, очень часто мы сталкиваемся с тем, что не всегда психологи правильно применяют свои методики.

НП: В патриархальных традиционных семьях у ребенка никогда не было никаких прав, только обязанности, роль ребенка была крайне низка, к детям относились довольно сурово. Не вступает ли это в противоречие с современным воспитанием?

П.А.: Мне кажется, что это преувеличение. Что касается семьи с патриархальными устоями, то в первую очередь надо отличать жестокость и суровое воспитание. Это абсолютно разные вещи. Недопустимы истязания, оскорбления, физические наказания, психологическое насилие. Безусловно, само по себе воспитание – это давление, но при этом нужно понимать, где та грань, которую переходить нельзя. Грань между строгим воспитанием и насилием. Для меня лично она лежит в уголовном кодексе. Должен быть баланс между суровым воспитанием и законом.

НП: До какой степени допустима суровость в воспитании?

П.А.: Во-первых, нужно понять, какова цель такого отношения к ребенку. Если для того, чтобы преодолеть негативные черты характера или его поведенческие особенности, то это иногда приемлемо. Например, в приемной семье, куда попадает неблагополучный ребенок, его могут воспитывать в строгости. Я считаю, что из любого трудного подростка можно сделать героя. В последнее время часто вспоминаю Макаренко, который практически с улицы собрал около двух миллионов малолетних «разбойников», сплотил их, перевоспитал, и именно эти дети спустя 20 лет выиграли войну. Многие подростки отчаянные, готовы совершить подвиг, и тут задача воспитателей направить их в нужное русло. В июле, августе и сентябре прошлого года в детских колониях прошла череда бунтов. По-моему, это говорит о плохой работе психологов в колониях или о том, что к воспитанникам не прислушивались руководители этих заведений.

НП: Не кажется ли вам, что защита детей должна начинаться еще до их рождения, с момента беременности женщины. Например, имеет ли она право курить, употреблять алкоголь и наркотики?

П.А.: Категорически нет, не имеет она права на это.

НП: Может, это закрепить законодательно?

П.А.: Закрепить законодательно это невозможно. На этот счет споры идут уже давно. Я лично сторонник того, чтобы считать возраст ребенка с момента зачатия, чтобы он еще в утробе матери был защищен. Помимо физических и биохимических процессов, есть в этом и сакральность. Если ребенок зачат, то его сразу нужно защищать.

НП: Например, для защиты ребенка можно запретить законодательно продажу сигарет и алкоголя беременным.

П.А.: Тут надо действовать не через государственные механизмы принуждения, а создавать обстановку неприятия в обществе. Сегодня беременная женщина может спокойно курить на улице, и это почти стало нормой. Никто не подойдет и не сделает замечание. В нашем обществе размыты эталоны нравственности.

НП: В Германии и Финляндии люди более свободны, а уровень преступности и суицида среди детей в этих странах гораздо ниже. Не является ли именно это причиной?

П.А.: Одновременно со свободой детям нужно прививать и ценности. Вы же можете быть абсолютно свободным, жить с кем хотите и как, но при этом обществу демонстрировать эталон нравственности. В советское время эти примеры были, сейчас их нет. Я вижу это по собственным детям. Мой старший сын прочитал многое из классической литературы, а вот младшему, которому исполняется 19 лет, уже не интересны герои тех книг, на которых мы выросли. Для меня герои книг моего детства и юности до сих пор являются положительными примерами.

НП: В психологии принято считать, что мужчины на подсознательном уровне повторяют семейный сценарий своего отца. Можете ли сказать так о себе?

П.А.: Абсолютно! Мой отец, так же как и мой дед, в 14 лет приехал в Москву из Смоленской губернии, а перед этим во время войны попал в концлагерь, когда ему было всего 10 лет, и провел там 4 года. Приехав в Москву, сделал свою биографию сам, получил два высших образования, чем всегда очень гордился. Я, в принципе, делаю все, что делает он, в стремлении к поставленной цели. Этому же учу и собственных детей, хотя они сейчас очень быстро развиваются и более критичны. Для них очень важен мой собственный пример. Так же происходят соревнования, как и у меня с собственным отцом, когда я старался сделать что-то лучше него или обучиться чему-то, что он еще не знает или не умеет. Соревнования происходят как интеллектуальные, так и физические. Мой старший сын меня уже в чем-то перерос. Он получил образование в Оксфорде, много читает, в том числе и на иностранных языках, пользуется всевозможными гаджетами. Сейчас мне приходится даже обращаться к нему за советом. Средний сын постоянно спорит, подвергает все критике, в общем проявляет нигилизм в средней степени. Для него нет авторитетов. Но я думаю, что к 20 это точно пройдет. Про маленького пока, вроде, и говорить особо нечего – малыш совсем, но могу сказать, что он раньше всех сыновей стал говорить (в полтора года). Сейчас ему два года и четыре месяца, и он не просто говорит, а формулирует, думает. Это другое поколение. Я, кстати, верю, что психогенетика – великая наука и она работает. Ведь каждое поколение иное.

НП: Вы согласны с таким мнением психологов, что ребенок – отец мужчины? Иными словами, что, только когда рождается ребенок, мужчина реализуется, изменяется?

П.А.: В какой-то степени согласен. Глобальные события, произошедшие в жизни человека, всегда влияют на него. Например, все говорят, что после 40 жизнь изменится, но я этого не почувствовал, а вот после 45 понял, что смотрю на окружающее абсолютно по-другому. То есть после определенного возраста или события приходит новое осознание.

НП: Вы склонны анализировать свою жизнь, свое детство? Занимались личностным психоанализом?

П.А.: Любой человек должен заниматься самоанализом. Я могу совершенно точно сказать о нескольких моментах из моей жизни, которые в определенной степени повлияли на мою карьеру. Например, так получилось, что у меня аттестат был с одной четверкой, и я очень хотел ее исправить. Учительница мне обещала, что поставит 5, но обманула и поставила 4. Это развило у меня большой комплекс, который повлиял на мою жизнь. Дошло до того, что меня потянуло в писательское творчество, я начал писать. Это стало внутренним доказательством того, что я чего-то достиг в области лингвистики.

НП: Получается, это был вызов, после которого вы написали книгу?

П.А.: Абсолютно верно, и даже не одну книгу, а семь. Анализируя свое детство, я вспоминаю, что у меня не было выходных, жить без выходных тяжело и обидно. До сих пор, когда у меня выдается выходной, не могу сидеть на месте – мне надо что-то делать. Жалею, что у меня нет дачи, чтобы уехать туда с детьми – вырубать всем вместе кустарники, пилить, рубить, дрова заготавливать. Например, если бы моя мама не говорила мне так часто, что я самый лучший, что она меня очень любит, то я, наверное, меньше ценил бы свою семью, детей. Сейчас я стараюсь уделять детям побольше внимания, особенно младшему. Вчера с ним колобка лепили, его задача была прикрепить глаза и ротик так, чтобы колобок был грустный, радостный, злой… Для него это была новая, интересная игра.

НП: При таком плотном графике как вы заряжаетесь энергией?

П.А.: Общение с детьми совершенствует человека, развивает его. В моей семье тоже есть дети-инвалиды. Моя сестра в 48 лет осталась вдовой, на руках четверо детей, двое из них – инвалиды детства, она их воспитывает одна. Однажды Дмитрий Медведев сказал мне, что он после посещений интернатов несколько дней приходит в себя. На что я ответил, что первые три месяца я вообще не спал, уж очень тяжело психологически.

НП: Что для вас успех? Вы делали карьеру успешного адвоката, и тут такой достаточно резкий уход в совершенно другую деятельность. Раньше вас окружала другая реальность, теперь очень много психологической боли.

П.А.: Меня ваш вопрос заставил задуматься. Для меня качественно изменилось понятие успеха. Теперь для меня важен не личный успех, а дело, которое я смогу назвать успешным, если у нас в стране не будет детских домов. В России можно за пять лет закрыть детские дома, как это сделано в Европе, подготовить и обучить приемные семьи, платить им хорошие деньги, так же как нанимают педагогов для собственных детей. Вот в этом я и вижу свой успех, чтобы Россия стала страной без сирот.