Загрузка...
Трудоголик – человек, не просто любящий свою работу, а зависимый от нее. Насколько ценно такое качество, как трудоголизм, и в чем заключается этот феномен, мы спросили у социального психолога Адольфа Хараша.
НАША ПСИХОЛОГИЯ: Мы привыкли думать, что много, упорно работать – это хорошо. Трудоголик – это человек, отличающийся повышенным трудолюбием, разве не так?
АДОЛЬФ ХАРАШ: В том-то и дело, что повышенным. Трудолюбие, как и все прочие характеристики человеческой жизнедеятельности, неспроста имеет свои разумные, нормальные – я бы сказал, нормативные – пределы. Трудоголик не просто трудолюбив. Он запредельно трудолюбив. А за пределами нормы, как мы знаем, начинается патология. Вот, если хотите, крайнее, острое проявление этого недуга. Я наблюдал его в процессе работы – вел тогда очередную группу развивающего личностного тренинга.
Основа метода была разработана Карлом Роджерсом – замечательным американским психотерапевтом. Он посетил нашу страну за считаные месяцы до своей кончины, и я был одним из тех счастливцев, которые успели на себе прочувствовать атмосферу его групп и суть его метода. В оригинале он носит название «группы встреч». Это группы, где главное – встреча людей, человека с человеком, без ролей и социальных статусов.
В кругу 10–12 человек. Здесь нет «ведущего» в обычном смысле слова, тот, кого считают ведущим, сидит в кругу вместе со всеми. Никто не задает тематику диалога, вопросы, не делает выводов и не ставит диагнозов. Цель — создать и беречь атмосферу доверительного диалога, без акцентирования социальных ролей, статусов и взаимных оценок. Она поддерживается самораскрытием участников встречи и естественными паузами, спонтанно возникающими в ходе беседы. Эти паузы играют в процессе тренинга все более важную роль, приобретая в итоге особую ценность.
НП: Вы имеете в виду остановки общения?
А.Х.: Ни в коей мере! Да, поначалу эти паузы воспринимаются как прекращение общения, как остановки, досадные проколы, недоработки в организации группового процесса. Участники бросают на ведущего (то есть на того, кого они считают ведущим) недоуменные и даже гневные взгляды, требуя от него немедленного вмешательства. Чего, мол, сидишь, сложа руки? За что мы платим тебе деньги?
Но я спокойно и терпеливо жду, когда группа поймет и прочувствует, что эти «остановки», моменты молчания и тишины, – не прекращение диалога, а, напротив, его необходимое, и притом интенсивное, продолжение и углубление, его полноценная поддержка. Для исполнителя роли ведущего эти моменты едва ли не самые трудные и являются, поверьте, самым серьезным испытанием его профессиональных навыков и умений. Они-то и стоят денег, хотя это понимание приходит не сразу.
НП: Так что же случилось тогда в кругу?
А.Х.: В кругу воцарилась чуткая, глубокая тишина, которой к тому моменту группа научилась дорожить едва ли не больше, чем возможностью вербальной коммуникации. Люди боятся пошевелиться, чтобы не спугнуть эту тишину. Событие, о котором идет речь, произошло не в кругу, а за кругом, у меня за спиной. Там находился протоколист, в задачу которого входило записывать все, что происходит в кругу.
И вот, в полной тишине, у меня за спиной вовсю продолжала шуршать шариковая ручка. Хотя, как вы понимаете, записывать было нечего. Ухитрившись заглянуть в его блокнот, я не поверил своим глазам. Бедняга с лихорадочной поспешностью, раз за разом ставил в своем блокноте личную роспись. Без остановок и передышек, будто за ним кто-то гнался. Без малого лет тридцать минуло, а картина эта все еще перед глазами. Наверное, под этим впечатлением и возник у меня впервые интерес к феномену трудоголизма – когда человек делает что-то только ради того, чтобы делать что-нибудь. Чтобы не сидеть «без дела».
Задолго до этого прочитал в стенгазете одного НИИ: «Если хочешь что-то делать, делай хоть что-нибудь». Похоже, это и есть кредо трудоголика. Трудоголик – этот тот, кто всегда хочет что-то делать и готов делать что угодно, лишь бы делать что-нибудь. Слушать и смотреть, чтобы слышать и видеть, он, понятно, делом не считает.
НП: Но в таком случае все мы трудоголики! Кто из нас видение и слышание считает делом?
А.Х.: Совершенно верно. Больше скажу: похоже на то, что мы вообще произошли от трудоголиков. Косвенным подтверждением могут служить некоторые археологические находки. На палеолитических стоянках наших древнейших предков раскопки обнаруживают залежи из тысяч каменных рубил, которыми, судя по всему, их производители так ни разу и не воспользовались.
Подобные свидетельства позволяют предположить, что человеческий первотруд во многом носил инстинктивный характер. Труд ради самого труда если и не играл пару миллионов лет назад ведущую роль в деятельности наших предков, то уж точно занимал в ней значительное место. Борис Поршнев, отечественный ученый-гуманитарий, говорит в этой связи об «инстинктивном труде».
Должно быть, поведение нашего многострадального протоколиста подчинялось властному инстинкту, который по прямой линии восходит к жизни и быту его пещерных предков. Но, повторяю, этот импульс силен у подавляющего большинства из нас. Иначе откуда бы, в частности, взяться смущению и растерянности перед лицом «бездеятельности» ведущего, от которого ждут указаний? «Если не знаешь, что нужно делать, скажи нам хотя бы, как сделать хоть что-нибудь ненужное!»
НП: Ведь люди, которых называют трудоголиками, делают вещи вроде бы очень даже нужные и вполне осмысленные! Пишут книги, лечат людей, исследуют явления природы, расследуют преступления, строят дома, проектируют мосты и шоссейные дороги…
А.Х.: Вот в том-то и дело! Очень многих людей мы называем «трудоголиками» совершенно зря. Ведь ни для кого не секрет, что слово «трудоголик», которым мы пользуемся, чтобы воздать должное чьим-то трудовым подвигам, образовано по аналогии с печально и, к сожалению, не понаслышке известным клиническим термином, обозначающим одну из самых жестоких патологических зависимостей от этанола. Иначе говоря, алкоголизм.
Зачем же обижать хороших людей? Не означает ли это, что, вознося громогласные хвалы тем, кто прославился своей выдающейся работоспособностью и самоотверженным трудом, мы в то же время втихомолку сочувствуем их зависимости от трудов, то есть неспособности от них воздержаться? Весьма радикально решался этот вопрос философами-конфуцианцами.
В древнекитайском трактате «Люйши чуньцю» черным по белому написано, что человек по своей природе «жаждет отдохновения и ненавидит труды». Весьма, согласитесь, солидный источник. На который, в частности, могло бы сослаться и «армянское радио». Я имею в виду широко известный анекдот: «Что делать, если хочется работать?» – «Ляг, полежи, может быть пройдет».
НП: Но как отличить трудоголизм от трудолюбия?
А.Х.: Знаете, это довольно непросто. Трудоголизм далеко не всегда проявляется столь ярко, как это имело место у нашего протоколиста. За миллионы лет, отделяющие нас от первых трудоголиков, инстинктивный труд научился принимать респектабельные и на вид вполне осмысленные формы.
Более того, мне кажется, наша цивилизация придумывает для трудоголиков все новые и новые занятия – чтобы дать нам возможность делать бессмысленные вещи под видом осмысленных, то есть целенаправленных и целесообразных. Не стану углубляться в эту проблему – она на самом деле для серьезных систематических изысканий. Отмечу только, что людей знающих, истинных мастеров своего дела внешняя форма вряд ли может ввести в заблуждение.
Вот, например, известный анекдот об Эрнесте Резерфорде – выдающемся английском физике, лауреате Нобелевской премии. После трудового дня он вдруг заметил в своей опустевшей лаборатории сотрудника, который возился с каким-то прибором. «Почему вы не идете домой?» – спросил ученый. «Я работаю», – ответил молодой человек. «А что вы делали весь день?» – «Работал». – «А что вы будете делать, когда я уйду?» – «Работать». – «Так когда же вы думаете?» – воскликнул Резерфорд.
Уж он-то точно знал, что открытия делаются в свободное от работы время, на заслуженном отдыхе от трудов праведных. Как знать, не расположись его великий соотечественник в тот погожий летний день отдохнуть от дел под раскидистой яблонькой… Словом, не будь у Исаака Ньютона обыкновения посиживать без дела в своем саду, не исключено, что ученые физики (страшно подумать!) по сей день бились бы над загадкой всемирного тяготения…
НП: Да, бесспорно, такие моменты свободного созерцания необходимы для научных открытий и изобретений, для создания шедевров в живописи, скульптуре, литературе, в кинематографе… Но ведь в повседневной жизни мы решаем совсем другие задачи…
А.Х.: Вот уж нет! Там, где нет пауз, островков полного покоя, молчаливого созерцания и тишины между актами трудовой и прочей активности, – нет ни места, ни времени для просветлений, без которых невозможно полноценное решение личных проблем. Оно протекает по тем же самым законам, что и решение научных задач, — от открытия к открытию, путем озарений и внезапных прозрений. Отвергая отдохновение, столь желанное с точки зрения авторов «Люйши чуньцю», трудоголик отказывается вместе с тем и от плодотворного решения своих личных жизненных задач.
НП: Стало быть, для трудоголика страсть к работе – это еще и способ уклониться от решения личных проблем?
А.Х.: В случае идеального трудоголика так оно и есть. Думаю, однако, «чистые» трудоголики, то есть люди, которые всегда делают что-то только для того, чтобы делать что-нибудь, встречаются не так уж часто. Но и от тех, кто хотя бы время от времени ведет себя по трудоголическому образцу, тоже немало бед. От «нечего делать» они способны на любые дела и «подвиги». Вспомним «Евгения Онегина»: «Так люди (первым каюсь я) / От делать нечего друзья». По этому образцу дружили между собой Ленский с Онегиным. Вы, конечно, помните, чем это кончилось… Поэт недаром выделил «делать нечего» курсивом: он, очевидно, хотел, чтобы мы обратили на сие обстоятельство особое внимание.
