НАША ПСИХОЛОГИЯ: Как вы, с высоты своего возраста, своего успеха, относитесь к популярности?

ГЕННАДИЙ ХАЗАНОВ: Я прошел довольно длинную сценическую дорогу и пришел к выводу, что желание быть популярным – это свидетельство внутреннего нездоровья, это комплекс неполноценности, это значит, что есть потребность, чтобы тебя долюбили за то, что тебя недолюбили в детстве. Почему так получилось – это второй разговор. Я позавчера вечером закончил играть спектакль, раздались аплодисменты в зале, и я поймал себя на жуткой мысли: «Господи, какой ужас, надо идти кланяться!» Не мог представить, что дойду до такого ощущения. Зачем кланяться? Ритуал, не более того. Кланяться – это всего-навсего этикет, а не цель, ради которой все происходит. Но поклоны и количество аплодисментов – это доминанта практически всех творческих работников. Редчайший случай – когда человек не декларирует, а действительно исповедует формулу, что «поражение от победы ты сам не должен отличать». Боль из-за негативных отзывов о твоей работе, которые тебя приводят в состояние расстройства, депрессии, – это свидетельство твоего эгоцентризма. Если ты берешь на себя смелость выходить на публичное обозрение или становиться публичным человеком, а не бежишь от этого, надо приготовиться к тому, что будут и негативные отзывы.

НП: Существует мнение, что детские травмы, обиды влияют на всю дальнейшую жизнь человека. Тем или иным образом он отыгрывает это?

Г.Х.: Безусловно, это банальность, но, к великому сожалению, это так и есть, это аксиома. Все закладывается в детстве – дальше нужна долгая и трудная работа над коррекцией, не всегда это получается, не всегда человек может найти в себе запасы терпения. Именно поэтому мне кажется, что наша страна на протяжении уже долгого периода недостаточно обращала внимание на растущее поколение, и это очень печалит. Что дети должны делать, если они живут в мире, где жестокость является нормой? Я прожил свое детство и юность в закрытом обществе коммунистического догмата, но этот коммунистический догмат никогда не декларировал жестокость – вот поразительная вещь! Жестокость – это западный тренд. Если мы смотрим западные фильмы, мультфильмы, то мы видим, что там все идет через жестокость. Реальность в том, что мир действительно очень жесток. Как к этому относиться? Я не знаю, где правда. Нужно ли в оранжерее воспитывать детей? Потом они оказываются лицом к лицу с реальностью – и не готовы, не знают, что делать. Или их нужно воспитывать приближенно к реальности, чтобы они были готовы вынуть оружие и выстрелить? У меня нет рецептов. Я знаю, что человечество идет к гибели. Сколько эта дорога продлится, сказать трудно, знает только Господь Бог. Сколько тысячелетий стоит земля? Разные поколения живут на ней – и ничего другого не придумали, кроме убийства, уничтожения, кроме подавления одними других. Чем это принципиально отличается от Римской империи? Ничем. Жизнь человеческая как тогда ничего не стоила, так и сегодня ничего не стоит. Жизнь человеческая – разменная монета на этой планете. Мне однажды пришла в голову неожиданная мысль. Композитор, который пишет музыку на нотной бумаге, вдруг разочаровывается, рвет ее и выбрасывает. Художник рисует на холсте, не нравится – свернул, выкинул. А что является холстом для политиков? Люди, жизни человеческие. И так же политик выбрасывает эти жизни. Может быть, другого пути нет. Это очень грустно, потому что как после этого говорить, что человек – это высокоорганизованное существо? Чем он отличается от животных, которые борются за выживание и у которых сильные пожирают слабых?

НП: Наверное, политикам более, чем кому-либо, нужна помощь психолога?

Г.Х.: Вряд ли им это поможет. Человечество давно играет краплеными картами. И проблема заключается в том, с какого момента игры нужно начать рассматривать ситуацию. Я никак не могу понять, по каким правилам надо играть. А мне говорит внутренний голос: «Правила диктуют те, у кого сила!» Надо договориться об условиях игры. У меня нет никаких вопросов сегодня к Путину. Я считаю, что с 2000 года решалась задача спасения государства и его появление на посту президента – Божье проявление.

НП: Считается, что профессия актера очень токсична, актеру нужно быть всегда на пике чувств. Не сложно ли это?

Г.Х.: Существуют разные театры. Сейчас очень распространен театр, в котором не то что пика чувств – вообще никаких чувств нет, выполняй, что говорит режиссер. Он построил это здание на сцене – и все, выполняй задачу, и вовсе не обязательно подключать к этому сердце. Напротив, есть даже такая теория, что актерам и не нужно ничего чувствовать, все внутри должно быть холодное, а им просто надо делать вид.

НП: Получается, огромная ответственность на режиссере? Некоторые люди считают, что если режиссеру нечего сказать, то нечего и ставить.

Г.Х.: У них есть что сказать – им нужно собрать зрителей, чтобы купили билеты, чтобы потом хлопали и кричали: «Режиссер Х – гений!» А каким способом – не важно. Важно, что это привлекает внимание, позволяет заработать. Это называется эпатаж. А эпатаж и совесть – они никак не коммуницируют.

НП: Почему зритель ходит на такие спектакли?

Г.Х.: Почему маленький ребенок зачастую тянется к плохому, что за обаяние плохого? У меня рецептов нет, я не доктор.

НП: Есть режиссеры, которые позволяют актерам вносить что-то свое в сценарий, а есть те, которые жестко настаивают именно на своем видении. Вы к какому типу относитесь?

Г.Х.: Я никогда не был сторонником диктатуры, мне кажется, что диктатура всегда убивает индивидуальность. Даже при условии, что диктатура может заставить выполнить твой замысел. Так ли хорош твой замысел? Откуда такая уверенность в этом?

НП: Вы не замечали, что сейчас понятие «совесть» встречается редко?

Г.Х.: По этому поводу Салтыков-Щедрин когда-то, будучи губернатором одной из российских провинций, написал сказку «Пропала совесть». Когда мне было двадцать лет, я делал ее в училище в качестве учебной работы. Человек, к которому попадала эта несчастная субстанция, начинал испытывать дискомфорт, ему становилось плохо, и он гнал ее, чтобы чувствовать себя более комфортно. С тех пор ничего не изменилось.

НП: Были ли в вашей жизни упущенные возможности? Жалели ли вы о них?

Г.Х.: Наверное, какие-то были. Трудно сказать, жалел ли. Нужно было раньше понять то, что я понял немного позже. Если бы я понял это раньше, может быть у меня бы исчезла энергия заблуждения. Это фраза Льва Николаевича Толстого: «Трудно писать, закончилась энергия заблуждения». Чем она мощнее, тем легче человеку чувствовать себя правым и отстаивать что-то, потому что он в этот момент не понимает, что заблуждается. А если понимает, то это уже потеря энергии. Та энергия, которая приходит в результате смены этой, во многом работает огнетушителем, а не бензином. Если бы мысли о тщете аплодисментов появились у меня в раннем возрасте, может быть я давно перестал бы заниматься этой профессией. Я же долгие годы хотел аплодисментов, я хотел этого успеха, славы. С возрастом приходит понимание того, что на самом деле это ничего не стоит. В профессии не может быть разочарования, разочарование может быть в цели, поставленной при помощи этой профессии. Зачем тебе нужна эта профессия? Если бы люди могли честно на это ответить, они пришли бы к совершенно неожиданным выводам.

НП: Если человек находится в заблуждении, нужно ли пытаться говорить ему об этом?

Г.Х.: Если человек сам не хочет до чего-то дойти, то все остальное будет принуждением. Когда тебе на что-то хотят открыть глаза – это принуждение. Иногда это вызывает обратную реакцию. Но в состоянии ли люди выйти из заблуждения? Часто они предпочитают в нем жить.