Александр Моховиков о модели «двойной зажим»

Беседовали Ирина Кравченко и Игорь Цыкунов

Наверное, сейчас невозможно стать успешным человеком, не нарушая социальные табу. С одной стороны, ты хочешь успеха и нарушаешь принципы, а с другой – испытываешь вину, потому что тебя учили другому. И общество иначе к этому относится.

Выходит, что повсеместно наблюдается раздвоение личности. Об этом мы разговариваем с гештальттерапевтом Александром Моховиковым.

НАША ПСИХОЛОГИЯ: Сформированная семьей и школой система правил продолжает работать и сейчас, параллельно требуя нарушения этих ценностей. Простой пример: взятки давать – плохо, брать – тоже. Но… даем, берем. Как оставаться здравым в этих двойных стандартах?

АЛЕКСАНДР МОХОВИКОВ: Объяснить эту ситуацию можно с помощью классической модели «двойного зажима», описанной Грегори Бейтсоном. В пятидесятые годы он исследовал коммуникации в семьях с ребенком, больным шизофренией. В большинстве таких семей дети получали от родителей двойное послание. Вербальная часть коммуникации не соответствовала невербальной.

Например, мама говорит ребенку: «Я люблю тебя», но на расстоянии, не берет его на руки. Что возникает? Говоря, что любит, мама предлагает некую имитацию любви. Чтобы проверить, имитация это или любовь, ребенку нужна другая модель значимого человека. Если папа может стать таким человеком, то мама начинает злиться и семья распадается. В том случае, если он придерживается позиции «мама права, это и есть любовь», ребенок чувствует растерянность. А теперь представьте, что ребенок находится в ситуации растерянности достаточно долгий период – у него возникает желание уйти из этой ситуации. А уйти он может только в себя. Так возникает аутизм (погруженность в себя) или шизоидность, а потом – шизофрения.

Послание должно быть однозначным. Быть в растерянности очень сложно. Но у взрослых работает своеобразный челнок: ушел в себя, привел себя в чувства, снова вышел в сферу контакта, опять ушел и вновь вернулся.

Перенесем эту модель на государство. Есть коллективно принятая мораль, которой я должен подчиняться, чтобы быть социально адаптированным человеком. Нарушение моральных норм другими вызывает у меня чувство несправедливого гнева, мною – чувство вины. «Я виноват, потому что нарушил некоторые нормы морали, которые выше и больше, чем я». Я становлюсь беззащитным, испытывая одновременно вину за нарушение нормы морали (хотя чаще всего я в них не верю) и растерянность, потому что мне говорят одно, а делают другое. Вина снижает самооценку, а растерянность меня расщепляет. Чем же не прекрасный образец для дальнейшего манипулирования? Все это возникает, если мною руководит коллективный проект, называемый «моралью».

НП: Как все-таки себя вести?

А.М.: Есть другой проект, который вырабатывается и дает возможность сделать ценностью свой жизненный опыт. В первой ситуации он не ценен, самая большая ценность – опыт поколений. Во втором случае я могу создавать свой личный индивидуальный этический кодекс. И выход – преодоление дилеммы между этикой и моралью. Отношения между моралью и этикой достаточно сложны. Этика – индивидуальный проект, который я сам создаю и пользуюсь им. Сам определяю, по системе собственных ценностей, что для меня морально и что этично.

Поступок этический может быть поступком аморальным. Самый простой пример непростого соотношения морали и этики – семья с конструкцией: муж, жена и любовница. Жена догадывается, что у мужа есть любовница, но понимает, что есть дети и семья – это воспитательный проект, есть финансовое благополучие (дом, дача, квартира, машина и так далее), к тому же муж не бьет, не пьет… Тема любовницы никогда в семье не поднимается. Вдруг приходит муж, признается супруге в том, что двадцать лет у него любовница, хочет уйти к ней и предлагает развестись. Поступок моральный. Но что вытекает из такой морали? Три человека, которые, в общем, жили не без удовольствия, теперь несчастны. Любовницу вполне устраивал прежний образ жизни, жена становится уязвимой, так как для нее статус официальной жены важен, а мужа тяготит чувство вины. Это – пример двойного стандарта. Он аморален, а будет ли он этичным – вопрос.

В основе этики лежит опора на собственный опыт, на здравомыслие и на осознанность. Эти составляющие определяют этичность поступков.

НП: Нам кажется, что этический кодекс не должен далеко уходить от морального. Но в этой раздвоенности Россия живет уже лет сто. Как это влияет на наше общество?

А.М.: Если мы живем по принципам морали, то предполагается некое подчинение, «рабская психология». Есть кто-то, кто прав. Мораль – это некая инстанция вне меня. Переход на сторону этики не делает человека счастливым, он, наоборот, сталкивает с тем, что каждое наше слово – некий этический поступок. (Об этом писал Михаил Бахтин.)

Когда я понимаю, что я совершил неэтичный поступок, я сталкиваюсь не с виной, а со стыдом. А что такое стыд? Это чувство, которое проверяет, соответствую я себе или нет. Я «лажанулся» не по отношению к кому-то, а по отношению к себе. В этом смысле стыд – хорошая штука. Вина влияет уничижающе, а стыд возвращает к себе.

Я считаю, что если я уважаю свою этику и признаю ее, то неизбежно признаю, что любой имеет право на свой собственный индивидуальный кодекс, и тогда у меня есть единственная основа для отношений с другим человеком – уважение.

НП: Наша беда в том, что мы больше сторонники морали, чем этики. С этим связана и реакция нашего социума – выученная беспомощность. Невовлечение людей в конструирование своей жизни, позиция, что все сделают в стороне от меня и не так, как нужно мне.

А.М.: Не надо путать социальную беспомощность с выученной. Если я не выхожу на митинг, это не означает, что асоциален. Возможно, это моя этическая позиция: ни с теми, ни с другими. Как и выбор, идти или нет на выборы.

Понятие «выученная беспомощность» используется в детской психологии и детской психиатрии. Она часто возникает у детей, которые еще в дошкольной ситуации сталкиваются с виной, которая носит переполняющий характер. В семьях, где очень авторитарные родители ребенка наказывают не только за поступки, но и за мысли, за чувства, за желания. К семи годам такое воспитание приносит плоды. Ребенок идет в первый класс, и обнаруживается «паралич» мысли – все равно за любую мысль накажут, уж лучше пусть другие думают. Дальше – «паралич» желаний. В итоге возникает «конформная» личность, человек среды. Эта последовательность приводит к выученной беспомощности. Так возникает повальное в нашем обществе чувство неспособности чувствовать, переживать и выражать мысли.

Только собственный этический опыт позволяет решать, например, сотрудничать с властью или нет, идти на Болотную площадь или нет. Когда человек в потоке, как правило он только поддакивает – за это не накажут.

НП: Можно ли «отучить» от выученной беспомощности?

А.М.: Человек беспомощен тогда, когда «батарейка» нужна постоянно. Если найден внутренний источник питания, то он уже не беспомощен. Почему Фонд Сороса прекратил инвестиции в благотворительные проекты? А стало ясно, что внутреннего источника не возникает. Проекты работают только до тех пор, пока есть инвестиции.

Поскольку беспомощности «учат» авторитетные люди, то принципиально важен путь осознания. На этом пути потребуется проводник, им может быть психолог, психотерапевт, заинтересованный друг.

НП: Кто же тогда должен протянуть нам руку для избавления от социальной беспомощности в случае не с одним человеком, а с обществом или группой людей?

А.М.: Раньше это был «авторский» вариант. Сахаров, Солженицын – их называли властителями душ.

НП: Сейчас есть соцсети, блогеры-миллионники, которые тоже пропагандируют некую мудрость и, наверное, могут стать той самой рукой?

А.М.: Они не протянут. Все поменялось: автора нет, блогер, скорее, деньги зарабатывает, а властителем дум не становится.

НП: Наверное, появится социальная база, которой нет сейчас: общества, сообщества, сети… Возвращаясь к этике и морали, можно сделать вывод, что следовать морали – не лучший выход. Надо создавать свою этику, жить в соответствии с ней и с самим собой.

Александр Моховиков: Тогда какое общество вам рисуется с таким выводом? Это – анархизм. Личная власть самого себя над самим собой. Не в бытовом понимании: что хочу, то и ворочу. То, о чем писал князь Кропоткин в XIX веке. И думаю, мы так или иначе придем к анархизму, но в какой-то интересной форме.