НАША ПСИХОЛОГИЯ: Михаил, как вы относитесь к психологии, психологам?

МИХАИЛ ЕФРЕМОВ: Как к ученым людям. Я в детстве был шаловливым ребенком, и, может быть, родители водили меня к психологу. Но, по-моему, тогда это так модно не было. Психолог – это нужная профессия. Когда мне было лет двадцать – тридцать, я, как многие люди, много читал, увлекался Юнгом, Фрейдом. Потом мне Гарик Сукачев дал здоровенную книгу, старую такую, этой книги всего десять тысяч экземпляров было издано. В ней рассказывалось про всевозможные течения и учения, но… я даже не запомнил названий. Еще раз я встретился с психологией тет-а-тет, когда мы перешли большой группой из «Современника» во МХАТ. Мы тогда ставили спектакль «Последняя ночь Отто Вейнингера». Это история о любимом психологе Гитлера, который покончил жизнь самоубийством в 23 года. Вот, пожалуй, и все мое знакомство с этой наукой.

НП: Про вас можно сказать, что вы успешный человек, жизнь у вас налажена… И в то же время вы не опасаетесь занимать активную гражданскую позицию.

М.Е.: Что значит – жизнь у меня налажена? Для меня выражение «жизнь налажена» звучит как эдакое времяпрепровождение на островах. Жизнь – это все-таки нечто более глубокое и сложное и лишь иногда – отдых и развлечения. Конечно, я грешный человек – без отдыха не могу себя помыслить, но только отдых тоже чреват. Крайне неудобно себя чувствую, когда говорят, что я успешный человек. Таких, как я, действительно немного, но я в этом не виноват. Поверьте, и у меня есть проблемы. Я вообще не люблю слово «успех». Что такое «успех»? Когда говорят «успешность» или «жизнь удалась» – это смешно или глупо, не знаю, что страшнее. Скорее глупо, потому что очень много страшных вещей, которые на нас надвигаются.

НП: Что на нас надвигается, по-вашему?

М.Е.: Да вон, метеорит недавно в Челябинске бабахнул (смеется).

НП: Вы часто говорите, что вы ортодоксальный православный христианин.

М.Е.: Я православный, крещеный, но не воцерковленный человек. Я грешен, у меня профессия грешная. Это мое личное дело.

НП: Когда вы были ребенком, ваша мама говорила: «Вот, мальчик из такой хорошей семьи и такой серый, неудобно!» Это задевало?

М.Е.: Я с ней согласен – глупеет человечество с каждым поколением. Мельчает, сереет, высыхает. И я вместе с ним. Что уж тут поделаешь? Многие хотят облегчить себе жизнь: мечтают об успехе и отдыхе. Мне раньше казалось, что умных людей гораздо больше. А сейчас смотрю – да их же очень мало! Наблюдается общая инфантильность общества. Вот я могу сказать о себе, что никогда не пойму жанр фэнтези, Толкина, хотя огромному количеству народа это нравится, а значит, в этом что-то есть. Дочери моей очень нравится, и я тоже хотел прочитать хоть одну такую книжку. Раз десять за последние пятнадцать лет жизни начинал, но на десятой–двенадцатой странице бросал это занятие. Я просто не понимаю, о чем там речь идет! Скажем, в детстве я любил историю, мне это было понятно и интересно. Хотя, может быть, это и не означает, что наши дети инфантильны, может быть они просто свободны, а мы более зависимы от обстоятельств вокруг нас.

НП: Чему вы учите своих детей?

М.Е.: Ничему, у меня политика невмешательства. Мое воспитание – это сплошное занудство. Моя жена и мои бывшие жены прекрасно справляются с этой задачей.

НП: Как различать наши собственные желания и те, которые навязывает нам социум?

М.Е.: Иногда родители направляют детей, и это не плохо. Иногда дети не слушают родителей, и это тоже не плохо.

НП: Вы считаете, что наши дети свободнее, чем мы?

М.Е.: Надеюсь! Я назову это не свободой, а скорее «собственным достоинством», «личным пространством». Я уверен, что человек важнее, чем коллектив, чем община, чем соборность, чем партии и государства. Человек рожден свободным.

НП: Как же управлять обществом совершенно свободных людей?

М.Е.: Я считаю, что этот тезис о том, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека, – это утопия. Абсолютная свобода – утопия. Всегда есть свобода заниматься своим делом, свобода быть собой, свобода – это ответственность, а у нас ее нет.

НП: Перед вами стояла такая высокая планка в профессии, на вас это не давило?

М.Е.: Нет, я скорее гордился своими родителями. Да и никогда не обращал на это особенного внимания. Я до сих пор нервничаю перед выходом на сцену, такова актерская профессия. А представляете, если я буду думать еще и об этих вещах? Я тогда просто не смогу выходить к зрителям!

НП: Когда нервничаете, как вы себя настраиваете?

М.Е.: Никак, просто хожу и нервничаю.

НП: Были ли какие-то упущенные возможности, о которых вы жалеете?

М.Е.: Скорее всего, я их забываю, хотя таких вещей много. Что толку думать, что вот тогда-то я мог заработать много денег? Иногда жалею, что не знаком с музыкальной стороной дела. Мама меня не заставляла, и слава богу, что не заставляла. А теперь думаю, что мне бы хотелось владеть музыкальной грамотностью. Я нагло выхожу к зрителям и пою, хотя и не умею (смеется). Иностранный язык не выучил – жаль, что лень меня одолела.

НП: Сейчас многие люди говорят о любви к себе. Вы любите себя?

М.Е.: У меня есть девиз: чем хуже, тем лучше. Вначале нужно ближнего возлюбить, а потом уже самого себя. Но в каких-то вещах я эгоистичный человек.

НП: Вы частенько говорите в своих интервью, что ваша жена всегда права. Как ей это удается?

М.Е.: У нас с ней есть подписанный контракт, где сказано, что я должен два раза в год в интервью говорить, что она всегда права, там даже штрафные санкции предусмотрены. Она всегда права – это юридически закрепленная аксиома. Ко мне не может быть никаких претензий, я просто выполняю условия контракта.

НП: Но за этой «аксиомой» удобно скрывать уход от ответственности. Раз жена права, то пусть за все отвечает – вы так не считаете?

М.Е.: Пожалуй, я соглашусь. Возможно, так и есть.

НП: Многие люди с чем-то в себе борются, совершенствуются, другие считают, что это приводит к неврозам, и ничего не делают. Как вы считаете, нужно ли стремиться себя изменить?

М.Е.: Каждый раз, когда я готовлюсь к роли, работаю над собой, изменяю образ.

НП: Ваша жизненная философия сводится к таким простым и эффективным решениям – удобно…

М.Е.: Да, я вообще-то пофигист (вообще-то выражение было пожестче, но мы, согласно действующему законодательству, его смягчили – прим. редакции). Любой пофигист на самом деле очень нервничает, внутри он переживает за все, но никогда вам этого не скажет. Все пофигисты стремятся к гармонии. Гармония есть высшее раздолбайство. Счастье, любовь тоже относятся к категории высшего, и к ним нужно стремиться.

НП: У нас популярна психотерапия в форме «сообразить на троих». Вы бы с кем провели такой сеанс из всех живших когда-либо великих умов?

М.Е.: С Черчиллем, мне интересен этот человек, я много читал о нем. И он неплохо на самом деле относился к России. К коммунистическому режиму – плохо, а к самим русским – нет. С ним бы вместе мы и решили, кого взять третьим (смеется).