Что там, в темноте?

НАША ПСИХОЛОГИЯ: Мария Анатольевна, я не раз слышала от обычных людей (не психологов) такую точку зрения: все страхи в нас «заложены» родителями. Так ли это на самом деле?

МАРИЯ ПАДУН: Это правда, но только отчасти. Страхи имеют сложную биопсихосоциальную природу, то есть в их формировании участвуют и особенности нервной системы, и влияние воспитания, и воздействие общества (например, сообщение о катастрофе).

Страхи заложены в нашей биологической природе, и предрасположенность к переживанию страха у каждого индивидуальна. Известно, что если у родственников наблюдаются какие-то тревожные расстройства, то вероятность развития тревоги и страха у ребенка выше. Но генетический фактор не настолько силен, чтобы целиком объяснить различия в том, как люди переживают страх.

Теперь вернемся к семье и воспитанию: очень многое действительно зависит от того, как и в каких условиях мы развиваемся в детстве. Если ребенок постоянно видит в семье реакции страха (например, мама паникует из-за того, что у него поднялась температура, папа тревожится из-за того, что не может в течение пяти минут дозвониться до мамы), маленький человек переносит этот опыт извне вовнутрь. Например, он будет думать: «Если у меня поднялась температура, то произойдет что-то страшное». Став взрослым, человек демонстрирует то же самое: при невозможности дозвониться у него начинается паника, потому что для него это означает, что случилось что-то плохое.

Но если так сложилось, что у тревожной мамы родился ребенок с очень сильной нервной системой, возможно он не перенесет на себя в такой степени эти панические реакции. Не у всех тревожных мам вырастают тревожные дети. Но общая закономерность все же присутствует.

Есть такое понятие в психологии, как паттерны привязанности. Их несколько видов. Например, если родитель достаточно уравновешен, может сам справляться с собственным стрессом и помогать своей дочери или сыну в регуляции его внутреннего стресса, то у ребенка появляется, скажем так, внутренняя опора. У малыша формируется представление о мире как о хорошем, безопасном месте для жизни. Он не ожидает плохих событий. Соответственно, когда такой ребенок подрастает и оказывается один, он уже несет с собой образ этого уравновешенного взрослого внутри себя, в своих убеждениях и представлениях.

Но бывают и другие паттерны привязанности. Например, когда взрослый отстранен от малыша, не чувствует, в какой момент тот испытывает страх. Или если родитель слишком тревожный и не справляется со своими аффектами, то ребенок, как правило, не чувствует себя в безопасности.

НП: Я часто отмечаю у самых разных людей такие виды страхов, как банальная боязнь темноты, ужас перед принятием важного решения и страх перед перспективой сменить работу. Откуда они берутся?

М.П.: На мой взгляд, страх темноты в большей степени связан с представлениями о неопределенности, непредсказуемости, опасности мира. «Я не вижу, значит я не могу контролировать». То есть в основе лежит, возможно, именно боязнь утратить контроль и неумение выдерживать состояние неопределенности, неведения, что там скрывается в темноте. Хотя, если речь идет о детях, стоит помнить, что у них страх перед темнотой бывает подкреплен богатой фантазией.

Что касается трепета перед принятием решений или перед сменой работы (мне кажется, что второй страх родом из первого), то это страхи, касающиеся будущего. Любой человек живет во времени: у него есть прошлое, которое он уже интегрировал в свою жизнь, есть настоящее и есть некое будущее. Оно является перспективой жизни, опорой для человека. Будущее – это всегда большая ценность. Все люди хотят, чтобы будущее было хорошим. И вот страх иметь плохое, неудачное будущее – это и есть страх принятия решений и вообще принятия любых изменений в жизни. Например, вот я сейчас поменяю работу, а новая окажется хуже, и будущее мое будет хуже, чем могло бы быть.

Есть люди, которых такой страх буквально блокирует, и они не могут сделать ни шага вперед – слишком много сомнений и опасений. К сожалению, это зачастую приводит к возникновению психологических проблем: депрессии, различных зависимостей и прочего.

НП: Я сразу припомнила немало знакомых, у которых все именно так и развивалось. Но неужели страхи всегда нам только мешают?

М.П.: В зависимости от уровня интенсивности страх может как помогать, так и мешать. Страх попасть под машину заставляет нас при переходе улицы вни¬мательно смотреть по сторонам. Мы долго размышляем перед принятием важного решения. Быть абсолютно бесстрашным – значит постоянно подвергать свою жизнь опасности. Страхи нужны, они выполняют защитную функцию.

НП: Есть такое мнение, что у женщин больше страхов, чем у мужчин. Якобы мы чаще «делаем из мухи слона». Это правда?

М.П.: В целом да. Дамы больше склонны к тревожным и депрессивным расстройствам. Этому есть различные объяснения, начиная от особенностей женской физиологии и заканчивая социальными теориями. Например, есть феминистская теория о том, что у женщин очень много ролей, и в связи с этим они испытывают постоянные эмоциональные перегрузки.

НП: Есть немало и мужчин, и женщин, которые «любят бояться» в кино, им нравятся фильмы ужасов. С чем связана такая тяга?

М.П.: Ну, а с чем связано стремление, например, прыгнуть с парашютом? Это тоже некий вызов, действие, требующее преодоления страха. Человек боится, но идет и прыгает. Дело в том, что одновременно со страхом он переживает и массу положительных эмоций – восторг, драйв, трепет, воодушевление, веселье. И это оказывается важнее страха. Я думаю, нечто подобное происходит и при просмотре триллеров. Человек спрашивает себя: смогу ли я с этим справиться, досмотреть этот фильм до конца? И если у него получается преодолеть себя, то он может испытать удовольствие или даже эйфорию, так называемые «острые ощущения».

Однако есть мнение, что просмотр триллеров помогает людям объяснить себе свои негативные эмоции: «Я боюсь, потому что смотрю страшный фильм» (а не потому, что в принципе чувствую себя встревоженным и несчастным).

НП: А можно ли фильмы ужасов или экстрим рассматривать как тренировку слабой нервной системы?

М.П.: Я склонна думать, что люди с сильной предрасположенностью к страхам не стремятся к острым ощущениям. Сверхстимуляция нервной системы, которая происходит при просмотре триллера или во время прыжка с парашютом, является для них чрезмерной. Другое дело – преодоление страхов, мешающих в повседневной жизни – например, многие боятся метро, полетов, лифтов. Здесь, действительно, единственный способ побороть страх – это «посмотреть ему в глаза», то есть упражняться, постепенно приближаясь к объекту страха.

НП: А не могли бы вы объяснить подробнее – что же такое «слабая нервная система»? И как понять, у кого она слабая, а у кого нет?

М.П.: Этот вопрос лучше задать физиологам. Психологи обычно говорят об эмоциональности как характеристике темперамента. Например, нейротизм является показателем высокой эмоциональной реактивности, предрасположенности к негативным аффектам.

Наблюдая за собой и другими людьми, можно для начала обратить внимание вот на что: есть люди, у которых с рождения наблюдаются более острые реакции возбуждения. Например, это дети, предрасположенные к негативным реакциям, они чаще боятся, больше застревают на каких-то отрицательных эмоциях. Такие дети не могут жить по определенному графику, часто неуравновешенны.

НП: Что же делать, если я вдруг поняла, что у меня слабая нервная система?

М.П.: Тут, конечно, нужно рассматривать каждый случай индивидуально. Но для людей с высокими показателями нейротизма высокие психические нагрузки являются довольно рискованными. Может возникнуть состояние истощения, стресс. Это будет выражаться в подавленности, раздражительности, усталости, повышенной тревожности и так далее. Людям с такой психологической уязвимостью не стоит перегружать себя эмоционально. Это вовсе не означает, что они «ненормальные» или «неправильные». Зачастую такие люди бывают талантливы в тех сферах, где требуется чувствительность и впечатлительность. С повышенной эмоциональностью не следует бороться (тем более что это бесполезно), достаточно учитывать ее как индивидуальную особенность.