НАША ПСИХОЛОГИЯ: Это поразительно, конечно, всегда, как стесняются себя красивые девочки из интеллигентных семей. Почему, ну почему никто никогда не умеет их убедить в том, что они хороши, свежи, прекрасны, наконец? Зачем все эти мучения?

КСЕНИЯ РАППОПОРТ: Вы знаете, это и вправду какая-то дурная, но устоявшаяся традиция. Возможно, потому, что в таких семьях акцент делается на воспитание «красоты душевной», «внутренней красоты», что вовсе не отрицает телесную красоту, но почему-то ей противопоставляется. Сколько себя помню, я всегда была в страшном конфликте с тем, что мне дано физически. Я мечтала быть изящным светловолосым существом маленького роста, таким крошечным эльфом, которого надо носить на руках.

НП: Никогда не поверю, что не носили…

К.Р.: Ну я же довольно крупная тетя… А в юности была просто человек-гора. А мне такой никогда не хотелось быть. И я старалась как-то скукожиться, спрятаться. Меня совершенно не устраивали мои пышные девичьи формы. И я никак не могла наладить со всем этим отношения. Из-за этого разваливались все романтические истории того периода: когда кто-то реагировал на формы, я в отчаянии думала: «Все ясно – он не видит во мне личности!» – а когда делали комплимент уму или образованию, было другое отчаяние: «Понятно, я – урод!»

НП: То есть никаких шансов стать тем самым человеком, в котором «все должно быть прекрасно»?

К.Р.: Да. Но я до сих пор помню, как мама говорила: «Главное – красота внутри». И от этого становилось еще страшнее: а есть там, внутри, что-то? Тем более красивое…

НП: Поверить не могу, что актриса, которой восхищаются сотни тысяч людей и в России, и в Европе, и в Америке, обладательница сотен призов во всех возможных номинациях – настолько стеснительный человек.

К.Р.: Я недавно прочла гениальную фразу в письмах Куприна: «Я самолюбив до бешенства, и от этого застенчив иногда до низости». Так что у этой стеснительности есть обратная сторона. Желание быть самым лучшим, «идеальным». Этот термин часто употреблялся в моей семье. Ты понимаешь, что не идеален, далеко не идеален, и тебе стыдно, это прямо до физической боли: хочется исчезнуть, сделаться невидимкой… Есть люди, которые умеют прятаться за одеждой. Они создают собственный стиль – такой скафандр, в котором не страшно выходить в открытый космос. Я никогда этого не умела: мой скафандр всегда представлял из себя нечто черное и бесформенное. Все остальное мне на себе не нравилось. Пожалуй, единственный бонус из ранней юности заключался в том, что я очень активно занималась спортом. И это до сих пор приносит дивиденды: мое тело меня не подводит, даже когда нагрузки зашкаливают.

НП: Но принято считать, что люди вашей профессии – пример самовлюбленности. Я уже не говорю о чисто техническом умении себя преподносить, представлять в лучшем свете публике, режиссеру.

К.Р.: В моем случае это значит только, что мое тело, лицо – это инструмент. Инструмент, необходимый мне в работе и ежедневно используемый. За этим инструментом надо следить, ухаживать, беречь. Возраст прибавляется, и на эту заботу нужно все больше времени и усилий. Но с годами я стала спокойно относиться к своей внешности – понимаю, какие преимущества я имею и какие минусы у меня есть. Но все это – в практическом применении к работе.

НП: То есть уже не горбитесь?

К.Р.: Горблюсь, если это не спектакль и не съемки. Потому что в обычной жизни мне просто лень выпрямлять спину. К сожалению.

НП: И на фотографиях приседаете?

К.Р.: Приседаю. Особенно когда выхожу из театра и там стоят люди, которые хотят сделать селфи. Приходится приседать, иначе просто не попаду с ними вместе в кадр.

НП: То есть бабочкиной легкости бытия так и не удалось добиться?

К.Р.: Ой. Знаете, это, наверное, прозвучит ненормально, но для меня бабочки и все, что с ними связано, – это совершенно не символ легкости бытия. Это символ страдания и боли. Несколько лет назад меня, как актрису, пригласили прочесть для радиозаписи пару сказок о бабочках. На записи я познакомилась с организаторами проекта – тремя изумительными молодыми женщинами. И выяснилось, что сказки должны были быть записаны в помощь детям, которых называют «дети-бабочки». Это дети, кожа которых такая тонкая и ранимая, что любое прикосновение может оставить рану. Болезнь, которой страдают эти дети, называется «буллезный эпидермолиз». В простонародье «пузырчатка».

НП: До этой записи вы ничего о существовании таких людей не знали?

К.Р.: Нет. Абсолютно ничего. В тот день мы проговорили несколько часов. Я узнала о том, как болеют и страдают эти дети. Насколько они и их семьи лишены какой-либо помощи – и медицинской, и материальной, и психологической. И что можно сделать, чтобы облегчить их страдания. А потом несколько дней я сидела в Интернете и читала, читала, читала: форумы мам этих детей, их письма, которые есть на нашем сайте, смотрела на фотографии… Первое время я просто сходила с ума, никак не могла справиться с этим обрушившимся на меня знанием… Почему? Как?! За что это невыносимое страдание маленькому ребенку?! Как он живет, если при любом нажатии, при трении шва распашонки о кожу происходит травма и кожа начинает сходить. Это как ожог четвертой степени. Человек без кожи.

НП: Узнав об этих детях, вы стали попечителем и даже «лицом» фонда «Б.Э.Л.А.», помогающего «детям-бабочкам».

К.Р.: Мне нужно было что-то сделать с этим. Именно мне, а не им. Я познакомилась с Юлей Копцевой, Аленой Куратовой, Наташей Лазаренко и еще несколькими потрясающими людьми, которые организовали фонд «Б.Э.Л.А. Дети-бабочки». И начала делать то, в чем могла быть им полезна. Для меня было большим откровением узнать, что есть масса способов помочь этим детям. Я говорю в основном о детях, потому что, увы, с таким заболеванием до взрослого возраста наши «бабочки» доживают очень редко… Я побывала в семьях, в детских домах, где находятся «бабочки» – отказники, и постепенно научилась не заливаться слезами, а действовать.

НП: И даже не бояться брать на руки? Ведь это же нормальная реакция, когда видишь ребенка: его хочется обнять.

К.Р.: Сейчас я уже понимаю, как это надо делать. И что можно это делать, если дети правильно перевязаны. И что вообще, если начать с самого рождения правильно перевязывать, то это облегчит им дальнейшую жизнь. Но для этого надо поставить диагноз (мы сейчас учим этому врачей по всей России) и подобрать правильные перевязочные материалы. Их стоимость на одного ребенка – от 30 до 250 тысяч рублей в месяц. На попечении фонда около 300 детей. Это огромные деньги. И фонд очень нуждается в постоянных, пусть даже небольших пожертвованиях. За четыре года у нас сложилась сильная команда, в которой есть врачи, медсестры, волонтеры. И мы понимаем, что просто собирать деньги на перевязки недостаточно, нужно кардинально изменить ситуацию с такими больными в России. Нужно, чтобы появились больницы со специализированными отделениями, специалисты, врачи, а главное – государственная помощь таким семьям.

НП: И наверное, близость таких страданий примиряет с любыми недостатками собственного тела.

К.Р.: Это несопоставимые вещи. Как можно сравнивать какие-то умозрительные переживания о несовершенстве здорового тела с тем, что, например, одна из наших подопечных пишет: «Мне больше всего жалко маму, которую приходится звать ночью на помощь, чтобы она отлепила от моей спины простыню, потому что я не могу этого сделать сама». И все равно, живя с ежедневной, ежеминутной физической болью, они умеют любить жизнь и радоваться ей. Я, наверное, только благодаря этим детям поняла, что имел в виду Оскар Уайльд, когда говорил: «Кто разделяет душу и тело, не имеет ни души, ни тела». Их тело доставляет им вместо радости исключительно боль, но душа… Мне кажется, что от этого душа у них как-то абсолютно по-другому кристаллизована, и светла, и осязаема.

НП: В этом смысле клише об артистах как о людях без кожи…

К.Р.: Является совершенно несостоятельным. То – профессия. А это – настоящая жизнь. И за те несколько лет, которые стараюсь помогать фонду «Б.Э.Л.А.», я стала в сотни раз спокойнее относиться к любого рода своим жизненным передрягам. Я не могу всерьез переживать появление лишних морщин на своей коже, когда я знаю, что у кого-то этой кожи просто нет.

НП: А люди, тем более женщины-актрисы, готовы полцарства отдать за то, чтобы в 60 выглядеть на 30…

К.Р.: Я только что посмотрела потрясающе красивый фильм итальянского режиссера Маттео Гарроне «Страшные сказки». Там одна из баллад как раз о том, как две сестры-старушки, одержимые желанием вернуть молодость, оказываются близки к реализации этой мечты. И одна сталкивается с волшебством и становится юной на миг. А другая… Другая дает живьем содрать с себя кожу, только бы получить шанс помолодеть. И не получает. Грандиозно, что обеих старушек играют молодые и красивые актрисы. Это потрясающее режиссерское решение.

НП: То есть вы не боитесь перемен, связанных с влиянием времени и других факторов окружающей среды на внешность?

К.Р.: Ну, меня, конечно, эти перемены не радуют, особенно когда начинает что-то где-то болеть. И хочется как можно дольше быть здоровой и сильной и чтоб дети говорили: «Мама, ты такая красивая в этом платье!» А потом я понимаю, что, конечно, «остановись, мгновенье» – это хорошо. Но гораздо лучше и правильнее было бы, если бы просто все происходило помедленнее. Чтобы все успевалось: жить, дышать, стареть. И получать удовольствие от этих процессов.

НП: То есть никаких психологов?

К.Р.: У меня, конечно, как и у многих, был опыт – обращалась к психологам. Но не сложилось это сотрудничество. В этом есть моя вина. К психологу надо идти не за личным общением, а за профессиональным советом. Не выговориться, а решить проблему. Вот например, когда человек идет на исповедь, он исповедуется не батюшке, но Богу. Точно так же и с психологом. Не стоит оценивать его личные качества и ждать, что он тебе понравится. Психолог не должен нравиться, он должен обладать информацией, знаниями, которые могут тебе помочь. Надо работать с этой информацией, а не плакаться в жилетку.

НП: А плакать, конечно, хочется?

К.Р.: Почти всегда. Но это, мне кажется, совершенно нормально. Умение плакать от сочувствия, сопереживания, умиления или радости – это способность, которая отличает в нас живых людей.